Белград. Надя Алексеева
ть шепотом просила его прекратить, разражался плачем. Несмотря на ночной рейс, детей было много – вскоре надрывался и захлебывался уже весь салон.
Бортпроводницы сновали со стаканчиками воды на подносах. На сиденье через проход от Ани от их беготни трепетала оставленная кем-то газета.
Старик у окна, спустив очки на кончик носа, уставился в книгу. По тому, как он перелистывал страницы, – казалось, и не читает вовсе, а на каждом развороте ведет счет до ста, чтобы сохранить невозмутимый вид.
Аня засунула путеводитель в карман сиденья. Закрыла глаза, задремала.
Очнулась – от жидких аплодисментов. Пошлый ритуал, но пилоту в самом деле – спасибо: посадка вышла мягкая, Аня и толчка не почувствовала. Теперь жалела, что не увидела Белград сверху; интересно, на что похожа его огненная карта? Она любила разглядывать в иллюминатор паутины городов, особенно горящее колесо ночной Москвы.
Отсюда, из гулкой пустоты коридоров аэропорта, по которым шагала лишь горстка людей (видимо, женщины с детьми застряли в очередях в туалеты), суета, толкотня в «Домодедово» показалась ей родной, необходимой. Даже стены «Николы Теслы» не были увешаны рекламой. Раза два Ане встретились настенные часы, таблички «Izlaz» (выход) и что-то про багаж. На траволаторе ехала вдоль длинной летней фотопанорамы Белграда: крепость над рекой, зеленеющий склон, по небу – алая полоса.
Следующий траволатор миновала быстрым шагом.
В зале, где получают багаж, выдохнула с облегчением. Он был полон народу, звучали объявления диспетчеров, скрежетали тележки, на которые грузили гигантские чемоданы. Прямо шкафы с дверцами на молниях. Пахло кофе, волочился за кем-то шлейф духов. На Аню то и дело наплывали лица с рыскающими, высматривающими что-то глазами. Руки матерей оттягивали дети и сумки. Поверх тележки с чемоданами-шкафами кто-то водрузил еще клетку с собакой, видимо, летевшей в багажном отсеке. Хозяина, толкавшего тележку, Аня уже не разглядела: на ленту выкатился ее чемодан.
Стоя над лентой в позе вратаря, Аня зачем-то принялась вспоминать, что именно упаковала – все-таки неизвестно, когда они с Русланом смогут вернуться.
– Чего зависла! – женщина, отпихнув ее, стаскивала с ленты клетчатый «шкаф».
Аня хотела огрызнуться, но клетчатый шлепнулся на пол, раскрылся домиком. Из-под «крыши» испуганно выглянули детские колготки с бордовыми грибами, юбка гармошкой, зеленая, атласная, пухлый край постельного белья или одеяла. Потянуло душным запахом чужого жилища: смесью стирального порошка, затхлой верхней одежды и будто едой. Аню оттеснили от ленты, женщину, сначала опешившую, а потом с трудом перевернувшую чемодан и кидавшую туда растрепанные вещи, люди обходили с обеих сторон.
Аня прошла зеленый коридор. Нечего декларировать.
Встречающие стояли полукругом. Таксисты спокойны, присматриваются, повторяют иногда без выражения «такси-такси», похоже на «кыс-кыс». Водители трансферов, напротив, выслуживаются, повыше поднимают свои таблички, на одной – несуразное: «Нада Потапов» черным маркером. А вот и родственники. Встречают в основном мужчины. Они без табличек, разумеется. Машут руками, цветами. Не исключено, что часть вещей в чемоданах – для них. Мужчины собирались второпях, улетали налегке. Аня прихватила Руслану пуховик, а вот книги и потрепанную распечатку романа пришлось выложить. Не влезли.
Из-за спины могучего таксиста вышел Руслан. Муж.
Они не виделись полгода. Шесть с половиной месяцев, как он в Белграде. Когда созванивались, Аня сразу отключала видео: «Чтобы связь получше». Руслан показывал себя, съемную квартиру, реку, полки в супермаркетах (и ценники), даже желтые платаны по осени. И хотя изображение было четким, Аня просила видео отключить, говорила: «Ой, ты зависаешь» или «Ты прерываешься».
Теперь она видит Руслана вживую. Высокий, небритый, рыжие волосы отросли, прикрыли уши и поблекли (возможно, из-за освещения), блестящие карие глаза, которые она любила, потускнели и припухли. Вообще, лицо Руслана, всегда подтянутого, теперь показалось одутловатым; у него округлились щёки, под худи с логотипом его компании наметился живот. Раньше в нем всегда чувствовалось что-то западное, что-то от латыша или белоруса. Рыжина, спокойствие, стройность. Эта округлость совсем ему не идет. Вспомнилось, что в родном Серпухове тощих мужиков с пузцом называли «беременный гвоздь».
Но он по-прежнему высокий, надежный. Не опоздал. Встречает.
Аня прерывисто вздохнула, побежала к Руслану.
Обнялись.
Перехватив у нее ручку чемодана, споткнувшись о колесико, Руслан сказал:
– А мне мама твоя звонила, спрашивала: ты долетела?
– У нее полтретьего.
– Переживает.
Потом ждали такси. На автостоянке у аэропорта – не то ремонт, не то стройка: поодаль растрескивались искры сварки. Пахло сырой землей и чуть-чуть гарью. Тут и там мелькали огоньки сигарет.
Но все-таки земля победила другие запахи, обещая весну. И на остановке люди стояли без курток, в кедах. Руслан тоже налегке, а ведь на улице декабрь. Аня одна была в зимних сапогах.