История крымчаков. Фотоальбом. Марк Агатов
вмятины на самодельном футляре. Мы знаем, это следы разрывных пуль.
В том же кармане гимнастерки – крохотный жестяной медальон. Внутри – записка. Ты набросал ее крупным почерком, ты торопился, и не все можно разобрать в ней: «Группа крови – вторая. Если я погибну, я уверен, что мои братья добьют…» (Ты писал в спешке, перед наступлением, и невозможно разобрать одно слово.) «Да здравствует СССР!».
Мы не разобрали одно слово, но мы знаем все, что ты хотел написать. Ты прав в своей уверенности, – ни одного белого гада мы не оставим в живых! Как знамя, поднимем мы твой простреленный билет, бесстрашный комсомолец, дорогой боевой товарищ, и нет силы, которая смогла бы заставить нас нарушить наше слово».
О моем дяде во время финнской кампании писали, как о герое, а его обагренный кровью комсомольский билет поместили в музей. И никто в те дни не вспомнил, что Александр Пурим был сыном «лишенца» и, несмотря на свою рабочую специальность, считался социально чуждым элементом за то, что его отец Маркус Пурим во времена НЭПа занимался торговлей и арендовал постоялый двор в Карасубазаре.
Сын лишенного права голоса крымчака Родине понадобился после смерти, как пример для воспитания молодых бойцов, направляемых на фронт.
– Мы с ними на одной улице жили, – продолжает Давид Абрамович. – А когда стали старше, в одной кампании всегда были. С твоим отцом мы встречались на Революции. Гуляли по набережной, потом заходили обязательно в одну забегаловку, она рядом с кинотеатром «Якорь» была. Выпьем вина крымского. Поговорим. Хорошее время было. А потом началась война. В 1940 году меня призвали на действительную военную службу, – вспоминает Давид Абрамович. – Провожали меня в армию сотрудники детского военного санатория, где я работал еще до войны. Из Крыма я сразу попал в Минск. Оттуда отправили в школу младших командиров в Бобруйск. В Бобруйске на Березине меня и застала война. С боями дошел до Москвы. Я служил в пехоте. Был сначала минером, а потом, после ранения, попал в госпиталь в Ижевск. Через четыре месяца меня направили на Ленинградский фронт в 241-ю дивизию в 14-ю отдельную разведроту. Под Ленинградом пытались сделать для немцев второй Сталинград – создавалась Демьяновская группировка, но не получилось. Вскоре оставшихся в живых отправили на курско-орловскую дугу. Здесь я уже увидел самое большое наступление наших войск. От Курска прошел с боями до Днепра. Форсировал Днепр, и на занятом фашистами берегу второй раз ранило. В 1944 году меня отправили в госпиталь в город Тамбов. А оттуда, как только освободили Евпаторию, я вернулся в родной город.
О войне Давид Абрамович вспоминать не любит. Слишком много горя принесла она ему и его близким. Через много лет напомнило о себе фронтовое ранение в голову. Несколько лет назад Давид Абрамович полностью потерял зрение и носит теперь постоянно темные очки.
«Когда вернулся в Евпаторию в июле 1944 года, у меня в семье никого не осталось. Мать и сестры были расстреляны здесь же,