Жуть. Роман-концерт в трёх частях. Алексей Жарков
поводу шла гульба вразнос, катился по трапу кубарем какой-нибудь камер-юнкер, теряя парик, причитая, следом скакали его зубы, смех господ… Гуляли так, что закачаешься. Рекой водка лилась.
Эх, вкусная в вашей харчевне юшка, наваристая, густая, в крупе ложка вязнет, не юшка – суп другим словцом, энто как царь-батюшка наш, земля ему пухом, учил. Пар над горшочком, расстегаи рыбные, пиво творёноё в кружке – что ещё надобно простому человеку? Правильно – кувшин вина! Но обождёт… Эх, хорошо! И название ведь экое интересное, у трактира-то у вашего, лёгкое, жизнью пышет… «Поцелуй»!.. Эх, я хоть старик стариком, а энто дело помню, сладкое энто дело… Эй, плесни-ка ещё пива, трактирщик!
С размахом жила Россия, с надрывом, с песней! Красовался Петербург – возвёл Пётр-батюшка вокруг Заячьего острова всем градам град!
Иноземцы поплыли к нам, хлынул учёный люд, художники, купцы, офицеры – армейские и морские, а следом – авантюристы и шарлатаны всех мастей.
Гуляло окружение государя. Дворянство брало под залог имений кредиты, весело всё пропивало, а когда захаживали банкиры да купцы с расписками, растрясали карман. И без долгов боярам царь-батюшка всыпáл перца, коли не был за отъездом: скоблил им бороды, заставлял рядиться в чулки белые да парики из бабьих волос, чтобы до зада свисали, и ножками дёргать, плясать на своё увеселение.
Война, говорите… война, да, энто дело сурьёзное, не младенческое играние поди. Опустели дворы, закрытыми стояли ворота, торчали в окнах сонные, яко мухи, дворяне. Не метали деньгу холопы, в свайку не резались, людишек простых на войну позабирали, сыновья и зятья боярские в полках унтер-офицерами ходили, младых в обучение по школам окунули…
Но ведь дали русского сапога понюхать шведам и османам, даже после позора при заснеженной Нарве, когда псы Карла Двенадцатого викторию сыскали.
Нет, ей-богу, интересное энто было время при Петре Алексеевиче, живое.
А потом пришло время мёртвых.
1.
Будка из жёлтого кирпича стояла около здания присутственных мест. Ветер наседал на единственное окошко, трепал печатные лоскутки каких-то объявлений, свирепо приклеенных к разбухшей двери.
Шум – звон битого стекла? – прервал его вязкий сон. Будочник с трудом отлип от холодной печки, пошаркал к двери, споткнулся о набитые соломой колоши у входа, тихо выругался.
Он вышел на порог и посмотрел в ночь.
Серый Петербург прятался в ветвях и провале неба. Будочник был призван следить за «благочестием» вверенного участка, но не видел этого «благочестия» в самом городе. Некогда статный и ухоженный Петербург исчез, его лоск и величие словно заточили в глухой монастырь, избавились от них в одночасье, как покойный император Пётр Великий, одержимый мечтами об Анне Монс, в своё время избавился от законной супруги.
В грязных сумерках град смотрелся убого; казалось, что он отрицает марафет последних десятилетий. Выл ветер, выли собаки, выло время. И чудилось, будто всё утонуло в мутной дорожной