Сандалии на коньки не надевают. Стихи, роман. Елена Сомова

      Ледяные свистульки ветра и сонная пряжа метели —

      Декабрь плетет корзинку прямо рядом с постелью,

      Мерцает в окнах детсада елка.

      Жужжит пчелкой.

      Пчела декабря облетела весь мир – чего только не видала!

      И силы святые, волшебные, в два накала,

      Расходуемые легкими в ритме скрипучей ржи,

      пурги и любви, конечно, в кромешной лжи,

      и то, что волхвы в пути, когда Мария только что залетела

      декабрьской пчелой в алчной страсти предела,

      Желая дачу, машину, баню и караоке —

      Петь на весь лес, не платя аренду и не считая сроки,

      Жить и воду мутить, чтоб не видать кощея

      прям-таки за спиной с острым чем-то возле твоей трахеи —

      Это не перец, это покруче, мачо,

      Что ты меня резкостью озадачил.

      Думала Маша в глаз дать отцу ребенка,

      Но раз уж вышли волхвы, то поздно, – готовь пеленки.

      Девять месяцев как один день – и опять сентябрь,

      Первое сентября, в родовой канделябр

      развиселся – в стену лампами, к лесу задом,

      Передом к акушеру Маркизу-де-Саду.

      «Нет с вами, девки, прям-таки, сладу,

      Надо те было в Новый год, Маша, с этим-то лохом, —

      Я же вокруг тебя пляшу теперь здесь скоморохом…

      Вот и родился! В тачку и причесаться!

      Выборы скоро – к лету бы расписаться

      бедным родителям – станут богаче втрое —

      А за меня Президент миллион обещал переводом —

      на первое, на второе —

      с первым пустившимся за волхвом пароходом —

      мячик, лучше, чем Танькин!»

      Вот, вынимаем теперь всем врачебным взводом —

      весь в пуповине:

      «Салютики, квазимоды!»

      Ты веришь в зеркало? Закрой и убери

      теснящейся звезды обрамленный осколок,

      предательски транслирующий ложь —

      обрушенный каскад. И молодой ребенок

      не из него глядит в тебя. Творишь

      субъекта в строгом зазеркалье,

      Линует берег отбегающей волной —

      там альбатросы знают состраданье,

      которое стоит, как часовой.

      Там, в зеркале, оплаканное плачет

      И причитает молодость,

      уйти

      не смея,

      зная, что нужна, и прячет

      седую тень – ее здесь не найти.

      В развешенных крестах, теснящихся, иконы,

      Скорбит Николы омраченный взгляд,

      лгут незатейливо свербящие вороны,

      рассказывая всем про Ленинград.

      Медлительные очи осторожны —

      Не лезут в душу мировых иуд.

      Где были счастье и любовь, возможны

      листва и перья, – всяк кромешный труд.

      Я просто жду в скрещении дорог

      вскипанье льда

      с измерянною речкой.

      Не скрипнет конь изжеванной уздечкой,

      не засмеется филин. Я сама

      смеялась, не одна, в ряду беспечных,

      кто стал созвездиями. Холодна

      такая встреча, где сквозит вина,

      не искупить которой в одиночку.

      Рыдают в сердце маленькие дочки

      И рвутся из – под моего крыла.

      Взлететь в такую стужу невозможно,

      Не зацепив крылом колокола,

      Которым воздух – дом, и самый прочный,

      где я – хозяйка добрая, смела,

      Приветлива и очагу верна.

      И если скрипнет боль – лови ее, как мышь.

      Её словами не заговоришь,

      В ее движеньях лиходей, он чёрен,

      И бей по ней, чтоб не таскала зёрен

      И чтобы жить – то не перехотеть,

      Когда позвякивает цепью смерть,

      На кандалы навешивая ценник,

      А на просвет стило не рассмотреть,

      Не рассчитать, по куда влипший пленник

      Завяз мечтой своею на две треть.