Фасолевый лес.
емного не в себе. Сказали, что шину он просто перекачал.
С Ньютом Хардбином мы не дружили. Этот парень был одним из тех великовозрастных лоботрясов, что постоянно остаются на второй год. Ему было уже почти двадцать, а он все еще торчал в шестом классе; сидел в последнем ряду и развлекался тем, что щелчком отправлял комки жеваной бумаги мне в волосы. Но в тот день, когда его папашу закинуло на рекламный щит и он болтался там, как старый комбинезон на заборе, я вдруг поняла, к какому финалу, в конце концов, Ньюта приведет жизнь, и мне стало его жаль. Кстати, до этого самого момента я никогда, пожалуй, и не задумывалась о будущем.
Мама говорила, что Хардбины плодятся лишь для того, чтобы свалиться где-нибудь в колодец и утонуть. Что не было до конца правдой, так как по нашей округе таскалось довольно их отпрысков, и многие доживали до зрелого возраста. Но мне было понятно, что мама имела в виду.
Я совсем не хочу сказать, что мы с мамой были в чем-то лучше Хардбинов. Нет, и у нас лишнего гроша за душой не водилось. Более того, если бы вы поставили нас с Ньютом плечом к плечу в нашем шестом классе, вы бы наверняка приняли нас за брата и сестру. И, учитывая, сколько мне известно о моем отце, это вполне может быть правдой, хотя мама клянется, что отца своего я не знаю, никогда его не видела и не могла видеть – просто потому, что тот исчез задолго до моего рождения. Но, так или иначе, мы с Ньютом были сделаны из одного теста, и коленки у нас в детстве были ободраны совершенно одинаково, когда мы дрались за место под солнцем, изо всех сил стараясь устоять на ногах. Правда, тогда еще нельзя было наверняка сказать, кто из нас останется в нашем болоте, а кто сумеет выбраться и сбежать.
Все, кто меня знал, звали меня Мисси. Это не было моим настоящим именем, но, когда мне было три года, я топнула пухлой ножкой по полу и потребовала от мамы, чтобы она звала меня не Мариеттой, а мисс Мариеттой, поскольку в домах, где она работала, мне велели всех, от мала до велика, звать мисс такая-то или мистер такой-то. Так с тех пор и повелось, и я стала мисс Мариеттой, а после – и просто Мисси. Потому что я так захотела, а мама всегда была на моей стороне.
Такой уж была моя мама. Неподалеку от нашего дома есть небольшой пруд. Когда я была совсем маленькой, я ходила туда по воскресеньям ловить рыбу и приносила домой костлявых синежаберников и окуней размером с мой большой палец. Мама встречала меня с таким видом, будто я поймала карпа на полцентнера – ровно такого, о каком мечтают, сидя и жуя табак, все рыбаки в нашей округе.
– Ах ты, добытчица моя! – говорила мама, после чего готовила эту мелюзгу и торжественно подавала к столу, словно это был обед в день Благодарения.
Я обожала рыбачить в местных заиленных прудах. Не только потому, что мне нравилось, с какой гордостью мама принимает мою добычу, но и потому, что я просто любила сидеть и не двигаться – вдыхать запах листвы, гниющей в холодном иле, смотреть, как по воде вышагивают водомерки, у которых под лапками водная пленка чуть прогибается, но никогда не рвется; а то увидеть вдруг, как в толще холодной воды сверкнет коричнево-золотистым боком огромный линь – такой, какого никто и не мечтает здесь изловить.
К старшим классам, когда у меня появилась первая работа и все такое, Ньюта в школе, понятно, уже не было, и тут как раз случилась с ним та жуткая история, о которой я хочу рассказать. Он тогда помогал своему отцу-полукалеке сажать табак и уже успел жениться на девице, которая незадолго до этого от него залетела. Звали ее Джолин Шэнкс, и все были немного удивлены или, по меньшей мере, притворялись, что удивлены ее поступку, а про Ньюта никто и слова не сказал – чего еще ждать от этих Хардбинов?
Я же учебу не бросила. Не то, чтобы я была самой умной или имела выдающиеся способности, нет, – я просто не хотела повторить историю Джолин. Уж коли ты пошла в школу, то обязана ее закончить. Если честно, я прекрасно знала, что может происходить ночью на заднем сиденье «шевроле»; не раз бывала на Траттен-роуд, которую мы называли «Трахтен-роуд», и хорошо представляла, что у парней спрятано в штанах. Но мне все равно не улыбалось закончить жизнь женой табаковода. Сидеть на кухне беременной, в застиранном халате, – это не для тебя, говорила мама. Кому, как не ей, меня знать.
Именно с таким настроением и без особых происшествий я добралась до выпускного класса. Хочу, чтобы вы поняли, чего мне это стоило: в те годы мои одноклассницы одна за одной бросали учебу – они осыпались, словно семена мака из маковой головки, и каждый лишний день в школе был для них как подарок. К последнему классу нас осталось вдвое меньше, чем парней. И вот тогда, словно в награду за проявленную твердость, нам назначили нового преподавателя естественных наук. Звали его Хьюз Уолтер.
Теперь – о нем, и поподробнее. Он ворвался в нашу жизнь внезапно. Светловолосый, сильно смахивающий на Пола Маккартни, он уселся на учительский стол. На нем были тугие джинсы и свежая рубашка с закатанными рукавами и подвернутыми манжетами. На его фоне парни из нашего класса сразу показались какими-то несвежими драными носками – вроде тех, что мама приносила домой на штопку. Нет, Хьюз Уолтер не был парнем из Кентукки. Он был городской, приехал из какого-то северного колледжа, и именно поэтому, как мы дружно решили,