Как нам быть?. Анжелика Вильгельм
верил, что перемена места изменит его. Верил, что прошлое останется там, за спиной, стоит только пересечь границу. Но прошлое оказалось внутри него, оно не привязано к улице, к дому, к людям. Это не покидает. Каин строил города, чтобы забыть кровь на своих руках, но толку? Печать на его челе оставалась с ним, даже когда он смотрел в чужие лица. И Роман, как тот Каин, бежал, не понимая, что его тяжесть – не на лицах прохожих, а в самом себе.
“Безликость…” – думал он. “Кто я? Что я? Какое у меня лицо?” Но вся беда была в том, что он не хотел смотреть в это лицо. Оно казалось слишком обнажённым, слишком слабым. Чужим. Он жил и боялся смотреть в свое лицо, очень даже живое и красивое. Маска в старом городе – одна, в новом – другая, но под ней всё то же – ничего.
Не знал он себя. Он ждал, что каждый новый год и новый город даст ему ответы, но тот лишь молчал. Как молчит всегда новое место, пока ты не вложишь в него смысл. Но смысла не было. Он был уверен, что перемены приходят извне, что причина его бед – обстоятельства, люди, стены, которые давили на него. Но разве стены давят? Разве улицы осуждают? Давил он сам, осуждал он сам. Его палач ходил за ним по пятам.
Как говорил кто-то, из страха люди строят города, но страх остаётся. Ты – это ещё и то, что ты не хочешь видеть, что ты отвергаешь в себе. Оно преследует тебя, пока ты не обернёшься и не взглянешь.
Но разве Роман был готов к этому? В его культуре оборачиваться было дурной приметой. Ему легче было смотреть на других, искать их взгляда, их одобрения, лишь бы не видеть себя. А кто бы его винил?
Неужели Роману не хотелось бы, чтобы его держали в объятиях несколько часов или даже дней, пожалуйста, месяцев; настоящих объятиях, чтобы он увидел свое отражение в любящих глазах? Чтобы ему стало немножечко тепло, потому что он устал согреваться под горячим душем?
Он чувствовал, что новая жизнь должна начаться или что прежняя должна наконец добить его. Словно стоит он у реки, а вода не несёт его, потому что шагнуть он не решается. Один бывший узник говорил, что человеку нужен не комфорт, а смысл. Но смысл… смысл ведь рождается не в новом городе, не в новой роли. Он рождается там, где ты решаешь откопать себя таким, каким ты был, есть, даже хочешь быть. Роман был бы уже готов смотреть в лицо своей боли, своему страху, так хотел, как будто непременно нужно было чихнуть, но не получалось.
И вот он купил квартиру в этом новом месте, и тишина там была такая, что казалось, она давит. Ему вдруг стало ясно: ни расстояния, ни чужие лица, ни новые стены не избавят его от самого себя.
А разве это плохо?
Эмигранты – счастливые люди.
Оставшиеся – несчастные люди
Эмигранты – несчастные люди.
Оставшиеся – счастливые люди.
Просто люди.
Вот так просто, не правда ли, господа страдающие, господа осуждающие, господа-любители всего готового, маркированного, из-под лавки?
Скрип снега раздался в глубине его души.
Из гроба на Романа смотрело лицо матери. Всё такое же холодное, как и при жизни, неподвижное,