Как нам быть?. Анжелика Вильгельм
так устал, что не очень хочу просыпаться, – сказал Роман, и его голос звучал глухо, но с каким-то надрывом, будто слова вырывались из запретной глубины, куда он долго не позволял себе заглянуть. – Каждый день я открываю глаза, чтобы снова шагнуть на землю, которая не даёт ничего, ничего, я даже не знаю, кто я такой и чего я хочу.
Роман как-то истерично выдохнул.
Он поднял взгляд, устремив его куда-то вдаль, туда, где за окнами таял снег, словно и не собирался оставаться.
– Старый друг? – он усмехнулся горько, почти презрительно. – Или это буду я? Я так устал. Труд ради труда, жизнь ради жизни, деньги ради денег. Каждый день – как подъём по лестнице, у которой нет конца. И всё же я поднимаюсь, как этакий НПС, держусь за эти холодные камни, скользкие от пота. Почему? Я не знаю.
Роман потёр лоб, словно хотел вытеснить эти мысли, но они только крепче вцепились в него.
– Это как идти в одиночестве через лес, где нет дороги. Каждый шаг – новое страдание, а за каждым поворотом только новые круги. Круги, которые сужаются. Я слышу голоса, но они не зовут меня. Они шепчут: “Оставайся здесь. Ты уже здесь.” Но я всё равно иду, понимаешь? Иду, как будто мне ещё есть куда идти. Живу, как будто…
Он резко встал и провёл рукой по столу, как будто пытался сбросить с него невидимую пыль. На эйрвотчах отразилось время: 11:22. Черт, так долго спал…
– Может, моя жизнь и есть мой ад. И я уже не прошу выхода. Я даже не прошу смысла. Я прошу только покоя. Однажды я закрою глаза, и пусть это будет всё. Пусть не будет утреннего света. Пусть не будет больше ни труда, ни боли, ни лестницы, по которой я поднимаюсь в никуда. Я приму эту вечную тьму, если она даст мне хотя бы минуту принимающей тишины.
Его голос дрогнул, но он не замолчал, словно слова были единственным, что ещё держало его на этом свете.
– Я устал быть тем, кто несёт, но не знает, что. Тем, кто ищет, но не находит. И если там, в конце, есть хоть что-то… Я не уверен, что я этого заслуживаю. Но я пойду дальше, потому что… потому что ничего мне больше ничего не осталось. И мама.
Телефон завибрировал.
Он лежал на столе, и Роман машинально протянул руку, подумав, что это сообщение по работе. Но экран высветил напоминание: “Журналинг: 15 минут на свободное письмо”.
Он опустил телефон обратно на стол, не разблокировав его, и какое-то мгновение просто сидел, глядя в экран, пока он не погас.
Записывать в журнал он не хотел. Честно говоря, он давно перестал понимать, зачем это делает. Всё равно каждую неделю он рассказывал всё это своей психотерапевтке, и этого, казалось, хватало. Или не хватало. Он уже и сам не был уверен.
Он пошёл на терапию, как и многие сейчас. Потому что это было “правильно”. Потому что кто-то сказал, что надо всем. Третий год он усердно посещал сессии, хотя давно перестал надеяться.
Что это может изменить, кроме количества тех навязчивых мыслей?
Каждый раз он сидел в удобном кресле, говорил о своей работе, о своей усталости, о том, что в нём что-то сломано, но ни разу не почувствовал. Ничего не почувствовал.
Его