Школа. Никому не говори. Том 6. Руфия Липа
снея от неловкости и стыда, поняла, что либо она сдастся, либо по переулку благодаря настойчивым звонкам пойдёт пересуд, и пошла на диалог, в котором, хитро извернувшись, объяснила Имиру, что он ставит её в неловкое положение, и попросила звонить не более раза в неделю.
Школьница и представить не могла, как сильно по ней он скучал. Как постоянно о ней думал, хотел поговорить, прикоснуться, поцеловать. Как не завлекали его ни Сочи, ни Москва, и даже личные заботы и заработок отошли на второй план. Имир искренне влюбился и ожидал взаимности, закрывая глаза на странное поведение и находя тому всё новые и новые оправдания.
Люба же в отношениях с брюнетом ощущала неприятную пустоту, которую никак не могла заполнить. Эта тягучая, давящая пустота не хотела называть своё имя. Хотя звалась она просто – любовь. Девушка, выросшая в холодной, гнилой, отравляющей обстановке и не знавшая доброго обращения, так долго и так сильно жаждала настоящей, искренней любви, но при этом совершенно не могла ни любить, ни узнать ту самую любовь. Потому что не умела. Научиться было не у кого.
Жадный до близости, страстный юноша, едва оказываясь рядом, мигом распалялся и брал своё. Девушка отдавалась и люто ненавидела себя за безволие и слабость духа. «Дурак озабоченный!» – злилась Поспелова, натягивая нижнее, что десять минут назад было ретиво с неё сдёрнуто. Факт, что «озабоченный дурак» был звездой школы, золотым медалистом, первым красавчиком и перспективным желанным женихом, за которым девчонки как в открытую ухлёстывали, так и украдкой вздыхали, Любу уже не интересовал. Фигура Имира обесценилась ею до нуля, и единственное, чего десятиклассница искренне хотела, это разорвать отношения во что бы то ни стало.
Поспелова капризничала. Ибрагимов приглашал погулять, звал в гости, в кафе, посидеть в библиотеке, у речки – девочка отказывалась под любым предлогом. Больна, занята, устала. Брюнет был настойчив и пробивал брешь в броне девчачьих избеганий. Тогда парня ждали новые выкрутасы.
– Чего идёшь позади? – поинтересовался он, когда пара прогуливалась по вечернему городу. – Будто я чужой.
– Ты знаешь, почему! – буркнула она в ответ, выдерживая дистанцию метра в два. – Не хочу, чтобы знакомые заметили нас и донесли маме!
– Сумерки наступили. Никто не разглядит.
– Кому надо, всё приметит! Лучше позади побуду. Так безопаснее. Вот чего эта обезьяна на меня пялится?!..
На обочине стояла их ровесница – плохо, грязно одетая девочка с грустным, по-детски наивным лицом, выражавшим умственную отсталость. Рваное испачканное платье едва покрывало острые костлявые коленки. Сальные волосы лохмами свисали на сутулые плечи. Убитые шлёпки желали давным-давно отправиться на помойку. Её можно было бы назвать красивой, если бы не дурная, бессмысленная отрешённость во взгляде и не поза, выдававшая жертвенную покорность и полное отсутствие самостоятельности.
Люба, не выдержав настолько прямого и бесцеремонного разглядывания себя, и так будучи не в духах, окончательно разозлилась.
– Полоумная, блин! Посмешище местное! И носит же земля таких! Чего вылупилась, придурошная?!
Ибрагимов пропустил злые слова подруги мимо ушей и приветливо помахал неопрятной девчонке. Та вдруг улыбнулась и ответила взаимным приветствием.
– Знаешь её?! – огорошилась школьница, чьё раздражение, мигом испарившись, сменилось на неподдельное удивление.
– Конечно! Мы знакомы. Это Майя, – ответил Имир, продолжив путь дальше.
– Я в курсе, как её зовут! – Тихоня повернулась посмотреть на оставленную позади дурочку, что всё так же пялилась на них. – Откуда знаком?
– Так получилось. Не важно.
– Она же идиотка! Семья – атас! Предки от неё отказались и куда-то свалили. Дед сгорел, брат повесился, бабка бухает и побирается. Это чудо в перьях – тоже!
– И что?.. Да, она душевнобольная, на учёте в психушке стоит. У нас с тобой есть близкие, крыша над головой приличная, в школу ходим, одеты-обуты. Она – нет. По помойкам лазает. Это повод попрекать её в праве на жизнь и обзываться?
Люба опешила, не ожидав такого поворота, и моментом остыла. Вызывающее поведение и собственные капризные замашки вдруг показались ей неуместными и дурацкими.
– Все же обзываются, – устыдившись, неуверенно промямлила она себе в оправдание.
– А ты не будь как все. Неприятно же, когда кто-то жесток с тобой? Неприятно! А сама поступила так с Майей, зная, что она не ответит, – тактично пожурил её отличник. – Впервые тебя, Люба, в таком ключе вижу! Что она тебе сделала, что так гадостно о ней отзываешься?
– Ничего. – Поспелова густо покраснела и опустила пристыженно взгляд. – Сама не знаю, что на меня нашло… И теперь стрёмно как-то. Хочешь, чтобы я вернулась и извинилась?
– А сама хочешь?
– Нет.
– Тогда и смысла нет. Пойдём дальше. Пусть будет тебе уроком, Люба!
– Ты прав. Хороший урок, – покорно согласилась она, молча поравнялась и впервые сама взяла брюнета за руку, крепко сжав в объятиях его пальцы. Имир, оценив