Паромщик. Джастин Кронин
елегко покидать и жизнь, и этот дом. Каждая мелочь прочерчивает свою бороздку в том целом, что составляют запахи, звуки, ассоциации и ритмы. Скрипучая половица в коридоре второго этажа. Запах, в конце дня встречающий каждого, кто открывает входную дверь. Выключатель, который инстинктивно находишь в темной комнате. Она могла бы пройти по дому с завязанными глазами и не задеть ни одного предмета мебели. Двадцать лет. Если бы она смогла, то прожила бы здесь еще двадцать.
О своем решении она сообщила Малкольму после обеда. То был прекрасный обед с его любимыми блюдами: жареные бараньи ребрышки, ризотто с сыром, жареная спаржа в масле. И все это – под хорошее вино. На десерт – кофе и маленькие пирожные с кремом. Они решили пообедать на открытом воздухе, тем более что вечер был тихим и теплым. На столе – буйство цветов, до слуха доносится шелест волн, чем-то похожий на тиканье часов, пламя свечей придает особый оттенок их лицам. «Ты даже не узнаешь, когда это произойдет, – сказала она. – Я просто уйду». А затем она беспомощно смотрела, как он принял удар, закрыв лицо ладонями. «Так рано? Зачем именно сейчас?» И тогда она скомандовала: «Идем в постель». Тело скажет ему то, чего не в состоянии передать слова. Потом он плакал, лежа в ее объятиях. Ночь отсчитывала часы. Наконец он уснул, утомленный горем.
«Прощай, сад, – думает она. – Прощай, дом. Прощайте птицы, деревья и долгие, неспешные дни. И пока я еще здесь, прощай, вся ложь, которую я была вынуждена твердить».
Она стареет. И уже перепробовала все ухищрения, предпринимаемые женщиной в борьбе с возрастом. Кремы и экстракты. Многочасовые упражнения и строгие диеты. Небольшие косметические операции, совершающиеся втайне от Малкольма. Она применяла все доступные ей средства и способы, чтобы замедлить старение, но все имеет свой конец. Она решила дождаться, когда кто-нибудь выскажет это ей в лицо, и… Вот оно, как гром среди ясного неба.
– Синтия, ты следишь за собой?
Они только что закончили играть в теннис. Всегдашняя вторничная компания. Дюжина приятных женщин. После игры – чай со льдом и только легкие салаты, как бы голодны они ни были. Она играла неважно. По правде говоря, даже скверно. Саднящие колени замедляли движения, жгучее солнце высасывало силы. Руки и ноги чувствовали неумолимый ход времени – а судя по лицам и телам подруг, для них оно ползло с учтивой неспешностью.
Но ей задали вопрос. Подруга ждала ответа. Ее звали Лорелея Суон. Женщине было под шестьдесят, но выглядела она на тридцать: натянутая кожа, худощавые руки и ноги с красивыми мышцами, вылепленными на занятиях йогой, чудесные пышные волосы. Даже кисти рук Лорелеи выглядели отлично. Был ли вопрос подруги выражением искреннего беспокойства или имел более мрачный подтекст? Синтия знала, что такой день настанет, и все же была застигнута врасплох: готового ответа у нее не оказалось. Мозг лихорадочно заработал и быстро нашел ответ. Нужно обратить это в шутку.
– Поверь, была бы ты замужем за Малкольмом, тоже выглядела бы усталой, – сказала она подруге. – Он не принимает никаких «нет».
И Синтия захохотала, надеясь, что Лорелея последует ее примеру. После нескольких томительных секунд та действительно засмеялась, а за ней – и остальные женщины. Вскоре все заговорили о своих мужьях. Это было чем-то вроде пари; каждая повышала ставку, рассказывая свою историю. Они даже сравнивали нынешних мужей с бывшими, а также с любовниками: кто лучше и внимательнее в постели, кто выводит жену из себя, бросая потные беговые шорты на пол ванной, кто выдавливает зубную пасту из середины тюбика.
Времяпрепровождение вышло приятным. Все вели привычные женские разговоры. Однако Синтия чувствовала, как внутри ее что-то оборвалось и упало. «Ты следишь за собой?» Это упал острый нож.
«Прощай, все это, прощайте, все, кто создавал для меня видимость жизни».
И тем не менее она будет тосковать не по вечеринкам и концертам, не по мягкой коже ее туфель и сумочек, не по долгим обедам с прекрасной едой и таким же вином, не по многочасовым застольным разговорам. Совсем нет. Она будет скучать по своему мальчику. Она думает о двух днях, один из которых стал началом, а другой – концом. Первый – день, когда он появился в ее жизни. Синтия думала, что ничего не почувствует; усыновление питомца было обычным поступком для женщины ее положения. Питомец как бы становился предметом интерьера, наряду с диваном в гостиной или картинами на стенах. Правда, предметом живым, подвижным. «О, вы взяли себе питомца! – скажут в таком случае люди. – Представляем, как вы взволнованы!» Разумеется, поначалу они увидели его на фото. Такие поступки не совершаются вслепую. Однако стоило Синтии увидеть его стоящим у перил паромной палубы, как в ней что-то изменилось. Мальчик оказался выше, чем она себе представляла: не меньше шести футов. Из-за нелепой одежды, плохо сидевшей на нем и напоминавшей пижаму или облачение хирурга, он казался еще выше. Во взглядах остальных питомцев сквозили рассеянность и безразличие, а ее мальчик вертел головой, глядя на собравшихся, здания города и даже на небо. Он запрокидывал голову, подставляя лицо солнцу. Синтия сразу обратила внимание на ужасную стрижку. Казалось, им занимался слепой парикмахер. Это она исправит сразу же. У мальчика должна быть подобающая прическа.
– Как