Пишу, как слышу, живу, как чувствую. Любовь Черенкова
еще наставление ты от меня ждешь? – возмутился старец, – я все тебе сказал. Иди с Богом.
Я вышел из монастыря в гневе: да как он со мной разговаривает? Я ему душу свою, можно сказать, вывернул наизнанку, а он – иди отсюда! Да и про музыку что он сказал? Видите ли, не нравится ему мой «Гимн Господу», посмотрите-ка на него! Да кто он такой? Откуда выискался? Сам-то он в музыке, скорее всего, не разбирается. А я, как никак, закончил Московскую консерваторию с отличием, а не какое-то там провинциальное музыкальное училище.
И тут вдруг как будто голос в моей голове произнес: «На страшном Суде пред лицом Бога ты тоже про консерваторию будешь говорить? Что Ему твоя консерватория – всего лишь одно из учебных заведений, не более того. Не о том думаешь. Не там акценты ставишь».
– Теперь еще и голоса. Так и до шизофрении недалеко. Эх, нелегко нам, творческим людям. Где найти понимающую душу? Позвоню-ка я Светке. Мне как раз не помешает сейчас ее веселый молодой смех.
По дороге домой набрал номер ее телефона.
– Ну привет. Это Владимир, узнала?
– Здравствуй, Владимир. И как это ты сам позвонил, а не я названиваю, отвлекая от священного действа по написанию очередной нетленки?
– Свет, давай встретимся. Я на машине сейчас заеду за тобой.
– Да неужели мир перевернулся? Сам позвонил, предлагаешь встретиться. А знаешь? Пожалуй, я откажусь от твоего заманчивого предложения. За 15 минут удовольствия целый час петь тебе дифирамбы о том, какой ты гениальный композитор? Нет уж.
– Дура, – я отключил телефон.
Приехал домой, заскочив по дороге в «Ашан» и купив бутылку коньяка. Никого видеть не хотелось. Налив первую рюмку, залпом выпил. Опять музыка… И, кажется, тень в углу… С одной рюмки коньяка? Все, хватит! А то так и до «белой горячки» недалеко – вон уже черти по углам мерещатся.
Давила усталость. Причем не физическая, а, как говорят, тяжело было на душе. Сел на диван. Опять в голове заиграли скрипки, сначала пианиссимо, но постепенно громкость звучания возрастала. Мелодия, от которой захотелось не то плакать, не то смеяться диким хохотом, не то повеситься. Причем последнее меня привлекало больше всего. С трудом отогнав от себя эту мысль, выпил снотворное – последний месяц без него не мог заснуть.
И вот загудели валторны, и появился он…
Сначала я ничего не понял – среди ночной темноты явственно начал прорисовываться образ мужчины лет 40, с удивительно красивыми чертами лица, с черными длинными волосами. Одет он был в черный камзол XVIII века.
– Ну, здравствуй, Владимир, – произнес он.
Я похолодел. Меня будто парализовало от страха. Не зная, сон это или все же «белая горячка», я не мог выговорить ни одного слова.
– Нравится музыка, Владимир? Что же ты не записываешь? – усмехнулся он, – да ты и не сможешь. Это уникальная мелодия. Кроме тебя в этом мире я никому не позволял слышать ее. Это мой Гимн. Только у меня ты сможешь наслаждаться этой музыкой сполна и вечно.
– Я хочу тишины, – прошептал я еле слышно.
– А