Легенда о смерти Александра I. П. Бунин
дная фантазия крепко спаяла эти два имени, создала прекрасную легенду о старце Федоре Кузьмиче, под именем которого будто бы жил в Сибири отрекшийся от престола и бежавший император Александр I.
Какой-то особенной теплотой и любовью согрел народ свою легенду, передает ее из поколения в поколение и упорно верит в ее правоту…
Об этой легенде мы и хотим рассказать читателю.
I. Последние годы царствования
– Вы не понимаете, почему я теперь не тот, что был прежде, – говорил император Александр I Меттерниху, – я вам объясню: между 1813 годом и 1820 протекло семь лет, и эти семь лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не сделаю того, что совершил в 1813 году.
И, действительно, в характере императора произошла резкая перемена. Мрачное настроение не покидало его, какое-то постоянное беспокойство и неудовлетворенность давили его душу. Не раз приходила мысль, сложить с себя бремя власти и уйти на покой…
Это настроение императора отражалось и на Петербурге. «Трудно изобразить состояние, в котором находился Петербург в последние годы царствования императора Александра, – пишет один из современников. – Он был подернут каким-то нравственным туманом; мрачные взоры Александра более печальные, чем суровые, отражались на его жителях…» «Последние годы жизни Александра, – прибавляет тот же автор, – можно назвать продолжительным затменьем».
Это «затмение» имело свои основания, как в личности самого Александра, так и во внешних событий. Последние годы царствования были резким поворотом от либерализма к гнетущей реакции. Во главе правления стал Аракчеев с его утопической мечтой заставить всю Россию жить под барабан. Этот грубый, жестокий временщик не мог, конечно, внести умиротворения в душу Александра. Волей-неволей ему приходилось иногда преподносить Государю не только бутафорские картины благополучия военных поселений, но и факты, от которых веяло ужасом, и которые должны были наводить на тяжелое раздумье.
Так было с чугуевским усмирением, о котором Аракчеев со свойственным ему иезуитизмом доносил императору: «по разным собственным моим о сем днем и ночью рассуждениям, с призыванием на помощь всемогущего Бога, я видел, с одной стороны, что нужна решимость и скорые действия, а с другой, слыша их злобу, единственно на меня, как христианин, останавливался в собственном действии, полагая, что оное может быть по несовершенству человеческого творения признаться, может строгим или мщением за покушение на жизнь мою. Вот, Государь, самое затруднительное положение человека, помнящего свое несовершенство. Но важность дела, служба отечеству и двадцатипятилетняя привязанность к лицу императора Александра I решили меня, составя комитет, рассуждать в оном по делам, до возмущения касающимся, действовать же строго и скоро от лица моего, в виде главного начальника…
После всех этих предварительных мер, в исполнение приведенных, и когда военный суд был окончен и представлен был ко мне на конфирмацию, по коему приговорено к лишению живота 275 преступников, я дал предписание дивизионному командиру генерал-лейтенанту Лисаневичу, что утверждаю его мнение о наказании их шпиц-рутенами, каждого через тысячу человек по двенадцать раз с тем, чтобы наказание сие было учинено в первый день только сорока человекам из главнейших преступников… Определенное наказание было произведено в Чугуеве, 18-го августа и к оному были приведены из Волчанска все арестанты и из Змиева главнейшие бунтовщики… Ожесточение преступников было до такой степени, что из 40 человек только трое, раскаявшись в своем преступлении, просили помилования; но сие наказание не подействовало на остальных арестантов, при оном бывших, хотя оно было строго и примерно, ибо пехотные солдаты, по неудовольствию своему на чугуевцев за их возмущение, сильно их наказывали. Впрочем, при сем наказании присутствовали медицинские чиновники, кои прекращали оное по силе и сложению каждого преступника».
По окончании наказания были, по словам донесения, спрошены все арестанты, раскаиваются ли они в преступлении, и так как те раскаяния не обнаружили, то по приказанию начальника поселенных войск, с согласия Аракчеева, были из толпы выхвачены главные зачинщики и на месте наказаны шпицрутенами.
Тогда остальные стали просить помилованья. «В то же самое время, – пишет далее Аракчеев, – наказание было прекращено и все арестанты, не бывшие под судом, приведены вновь к присяге».
Как ни слепо верил император Аракчееву, но такого рода картины леденили душу и внушали тревогу…
Резкий поворот в политике Александра вызвал естественное недовольство в обществе. Это окружавшее его недовольство, с одной стороны, придворные интриги – с другой, сделали императора Александра болезненно подозрительным. Ему стало казаться, что все к нему переменились, что над ним смеются, его ненавидят и, может быть, желают его смерти. Он с тяжелым недоверием относился к каждому, с кем ему приходилось сталкиваться. Эта подозрительность иногда проявлялась в самой неожиданной форме и причиняла тяжелые страдания его окружающим. Однажды генерал-адъютанты Государя Киселев, Орлов и Кутузов, находясь