Невский проспект, или Путешествия Нестора Залетаева. Яков Бутков
им искусством, шляпенку весьма преклонных лет и прочие предметы, бесспорно имеющие неоценимое достоинство в археологическом отношении.
Умаляясь и исчезая пред лицами, наполнявшими залу, он едва осмелился вмешаться в толпу, когда услышал возле себя знакомый голос и неожиданно столкнулся с знакомым лицом.
– А! И вы здесь, Залетаев? – произнес толстый и почтенный господин, посмотрев на него с изумлением.
– Я, Павел Александрович, на минуточку, по собственной надобности, – отвечал Залетаев в совершенном смущении.
Толстый и почтенный господин отвернулся и исчез, оставив Залетаева на жертву угрызениям совести.
«Ну, что же в этом есть удивительного или подозрительного, что я тоже решился содействовать… успеху благодетельной лотереи?» – думал он, обводя благоговейным взглядом колоссальную залу и все, что сообщало ей жизнь, смысл и значение. Тут он снова присмирел и умалился перед недоступным величием окружавшей его действительности. Весело и свободно кипела вокруг него чуждая ему жизнь, и в шуме тысячи голосов слышался ему один сокрушительный вопрос: «И ты здесь, да зачем же ты здесь, Залетаев?»
«И понесло же меня! Нет, чтоб сидеть в своем углу да изыскивать другие средства!» – рассуждал он, предаваясь позднему раскаянию, что необдуманно потянулся туда же за другими.
Между тем разыгрывалась лотерея-аллегри. Роковые колеса фортуны были осаждаемы искателями счастия. Он сам, выдвинутый толпою, стоял тут же, у своенравного колеса, которое кружилось и дарило, кого хотело, сервизами, бронзою, экипажами, гамбсовскою мебелью и всякими вещами и вещицами… Только все это, очевидно, не для него было назначено, а ему бы, может быть, и хотелось иметь тоже какую-нибудь долю в существенных интересах, одушевляющих исключительное народонаселение залы дворянского собрания.
И вот, робея и строго держась в пределах своего звания, он возложил на алтарь фортуны свой кровный полтинник и спросил себе билетец, а получив билетец, кинулся с ним на простор, хотел в ту же минуту развернуть его и смело посмотреть, до какого, наконец, благополучия добился он после долгих хлопот, надежд и золотых мечтаний в уединенной каморке у Каменного моста; но едва он приступил к исполнению такого естественного намерения – «сила души» ему изменила, билет задрожал в руке его, сердце забилось тоскливым предчувствием, и в ушах зазвенел насмешливый голос: «И ты здесь, Залетаев?»
«Серебряный сервиз… ну, положим, что серебряный сервиз мне вовсе не приличен… а что-нибудь?.. Неужели ничего?.. Вот то-то и есть, что ничего!» – рассуждал он, стараясь проникнуть в таинственную сущность своего билета и доходя до правдоподобного заключения, что, может быть, он и «ничего» не выиграл… Но как же это можно – ничего? На каком это основании? Разве он не расчел уже всего вперед, не предусмотрел всех обстоятельств, при которых именно должно последовать его обогащение?..
И должен он был с горестью сознаться, что действительно ничего не расчел вперед, и чувствовал он, что далеко забрался с своими надеждами и планами. Сильный и вовсе не своевременный припадок благоразумия начинал одолевать его. Уже ему казалось, что сам он будто бы напрашивается на чувствительные щелчки и всякие неудачи, потому что живет вне здравой действительности, обратив свою темную каморку в сказочный мир, в котором властвует по прихотям своего необузданного воображения – выигрывает сервизы, поселяется на Невском проспекте и мстит обществу за то, что оно не знает о его существовании в каком-то чулане, а когда придется выиграть сервиз в действительности, так он и не выигрывает; когда придется стать лицом к лицу хоть с Павлом Александровичем, так он и пятится, и умаляется, и исчезает, и ничего благоразумно не может сделать, а только глупостей наделает, впадет в ребячество и малодушие, измучится в своей неразумной суетливости, убавит себе доброго здоровья в соприкосновении с действительностью и, возвратясь домой, в свой темный уголок, растянется на железном ложе и учнет грезить, услаждать себя приятными видениями, распинать свое воображение, чтоб оно создало ему поскорее, сию же минуту, благополучную жизнь по самоновейшему сумасбродному проекту.
Изнемогая под бременем несвоевременного благоразумия, Залетаев готов был бросить свой билет и бежать подобру-поздорову в знакомый угол у Каменного моста, когда заметил, что около него вертится и юлит маленький человечек – весь на пружинах, точно живой, в замечательном фраке темнокоричневого цвета и не менее замечательных дополнениях к этому фундаментальному костюму; вообще он был одет и выбрит с такою благопристойностью и его подвижная, беспрерывно играющая и изменяющаяся физиономия выражала такое полное самоотрицание, что Залетаев сразу узнал в нем своего брата, даже младшего брата по человечеству.
– Осмелюсь вас спросить? – начал этот человечек, по-прежнему разыгрывая на своей физиономии разные приятные штучки и сгибаясь всею своею фигурою в глубочайшее почтение и совершенную преданность.
Залетаев, довольный, что встретил хоть одно существо, которое не может поразить его юпитеровским взглядом и как будто само отдается под его защиту