Расклейщик объявлений. Леонид Савельев
было пустынным. Напротив трое уличных музыкантов с гитарами и контрабасом играли сёрф. «Surf music». Редко услышишь. Мы со Стасом любили этот стиль. Вообще музыка была центром для нас в то время. Но больше для Стаса. Он был фанат. Как у него помещалось в голове столько информации о группах, солистах, было просто непонятно. Стас был ходячей энциклопедией.
Дружили мы со школы. Причем Стас был как клей, который притягивал, скреплял многих. Общей компании не было. Стас был центром. Он общался с огромным количеством людей. Его любили. К нему приходили компаниями выпить пива, поболтать, послушать музыку. Друзья и собутыльники у него были повсюду. Соседи, коллеги, одноклассники, одногруппники – все знали Стаса. Между собой почти все друзья Стаса были знакомы. Тусовка в его квартире была постоянна, многие у него жили по нескольку дней. Все вроде бы даже дружили, пока были у него дома. Вне стен его квартиры они не общались. Никак. Просто даже не встречались, а порой и не здоровались, встретившись случайно на улице. Всех связывал только один человек. Стас. Это был отдельный мир, неосознанно созданный им. Стас ничего не делал для создания этого мира. Он просто жил, слушал музыку. Он не был даже гостеприимен. Даже не смотря в дверной глазок, он открывал всем и занимался дальше своими делами.
– Здорово, Стас! Мы с пивком!
– Проходите. Привет!
– Дай открывалку, Маркин. Кружки есть?
– На кухне возьми, – мы со Стасом писали музыку, держа каждый в своей руке по пульту. Перед телевизором стояли два «видика». Из троих пришедших ребят мы знали только Серёгу.
– Это Володька, а это Костик. А где там найти-то?
– Угу… Привет ещё раз… Открывалка – где вилки, кружки, над раковиной.
– Чё пишете, ребят? Нет пепельницы ещё?
– Пепельницы? Не, одна… Сходи, возьми банку на кухне. Музыку пишем.
– А порнухи нету?
– Порнухи нету.
Вернувшиеся с кухни, Серёга с Володей расставили перед всеми кружки и, открыв огромную сумку, звеня, достали несколько бутылок с пивом и разлили каждому.
– Есть что новенькое?
– Угу… Видишь, пишем?
– Вижу. Тихо! От Стаса слова не вытянешь. Откуда музыкалка?
– У Бисарабыча на районе кабельное подключили. По ночам MTV транслируют, рок-блоки. Он ставит на ночь на запись и катает всю кассету. Мы вот выбираем, пишем, что нравится.
– А есть что прикольное, Тихон?
– Да. Вот послушай. А пиво где брали? «Мартовское» – крепкое, но слащавое какое-то. Народу-то до хрена было?
– В тридцать первом? Да нет, не больше получаса стояли. Да хрен с ним, что слащавое! Зато накатывает. Что порожняка гонять? Слушай!.. Круто!.. Мля!.. Круто! Что это? Ни-иа-ага-ара?
– Ха!
– Чё ржёшь, Стас?
– Хренугара! Ё! Ха!
– Нирвана, Серёга! Читать, что ль, не умеешь? Ниагара… Охереть!
Чтобы не было пробелов между песнями, нужно было слегка отмотать назад. Тогда не было «снега» в промежутках. Мы сидели в дыму, курили и тащились. Был первый день, когда мы услышали Кобейна. Курт в своём полосатом свитере разбивал гитару, а мы, не отрываясь, смотрели на него в ламповый телевизор с выпуклым экраном и неустойчивым моргающим цветом.
– А чей это второй видак? «Даеву»? Твой, Тиха?
– «Дэу» читается, Серый. Не, это Бисарабыча. У меня ВэЭм двенадцатый до сих пор.
– А чё, и ВэЭм отличный аппарат. Хреново только, что пульта нет, а так – хороший видак. Открывать ещё пивняк-то?
В кармане завибрировал смартфон, отвлекая от воспоминаний.
– Алло!.. Да, Лен!
– Тиша, ты где? Когда будешь?
– Да тут я, в кафе. Вина решил выпить, бокальчик.
– Вина? Ты же не пьёшь его. – В голосе тревога. Уже непривычно. За то время, как мы переехали в эту страну, я первый раз снова услышал эти тревожные нотки в её голосе.
– Захотелось. Мы ж в Италии, Лен! Уже два месяца, а я ни разу не пробовал. Скоро буду, тут ребята музыку напротив хорошую играют, слышишь?
Я вытянул руку с телефоном в сторону музыкантов. Поднеся обратно к уху телефон, я слушал её молчание. Даже в её молчании слышалась тревога. Тревога, появившаяся у неё после смерти Короткого.
– Ты волнуешься, что ль, Лен? Всё хорошо, мы в Италии.
– Почему-то вдруг… Да нет, Тиша, всё нормально. Просто что-то вдруг… Давай приходи, мы ждём тебя.
Я, отключившись, подозвал официанта. Отхлебнув из бокала, в который раз подумал, правильно ли мы поступили, уехав из страны. Смотря в окно на прохожих, на чистую улицу, я успокаивал себя, что всё наладится и всё будет хорошо. Да я и на Родине был в этом уверен. Это Ленка. Она боялась.
После смерти Короткого она боялась. Боялась за меня, боялась за нашу семью. Это стало патологией, навязчивой идеей. Но я бы не поехал один. Не поехал бы потому, что писать о своей стране из-за границы можно лишь первое время. Потом начнутся мемуары.
Всё будет хорошо.