Люди. Дмитрий Деулин
кто она такая.
Клод прижал свою вечную невесту к груди, шепча неразборчивые нежности ей в макушку. Тепла в его дыхании было не больше, чем в ночи за окном.
– Чёрт принес нас с тобой в эту промозглую Россию, – пробормотал он, чувствуя на губах привкус седины и прошлого уродливого века. Этот век впитался в них обоих, его теперь ничем не вытравишь.
– Клод, – прошептала Агата, не поднимая головы. Конечно, она забыла и про Россию. Просыпаясь, она бывает так счастлива первые несколько минут, словно только родилась на свет. Что каждый раз заставляет ее вспоминать? Наверное, голод – ему не присуще чувство такта. А может быть, взгляд ее падает на сухие морщинистые руки, легкие, как птичьи крылышки, или на какое-нибудь проклятое зеркало, отражающее пустоту. Зеркала все лгут. Она не пуста, она по-прежнему прекрасна.
– Клод, – жалобно, на грани паники повторила Агата. – Клод… как меня зовут?..
Его имя она ни разу не забывала. А своё пускай вспоминает. Ей нужны хорошие воспоминания. Пусть вернётся в детство, в солнечный Цюрих, или в Геную, или на остров Корфу, где оливковые рощи и качели с коротким плечом. Туда, где морская пена целовала ей пальчики задолго до Клода. Ей бы и сейчас туда, поближе к морю, но ведь ночи над морем такие же темные, как и над сушей.
– А… – подсказал Клод.
– Адель? – беспомощно предположила она после долгого молчания.
– Умница. Ты всё помнишь.
Упрямая умница. Когда-то Клод любил смотреть, как она спит, а теперь вздыхал с облегчением, когда она просыпалась. В прежней жизни Агата ворочалась и бормотала во сне, улыбалась и хмурилась, умильно шлепала губами, посылая своим сновидениям воздушные поцелуи. Теперь же она цепенела, как на посмертном фото, и глядеть на нее такую было невыносимо.
Агата молчала, вспоминая. Клод молчал тоже, задумчиво водя пальцем по лабиринту морщинок на ее ладони. Пустой вагон укачивал их обоих, и сизые огни пригородных станций скользили им навстречу.
– Скоро рассветет? – спросила Агата устало.
– Нет, – нет ничего хуже, чем говорить с ней о рассветах.
Упрямая, упрямая. Разве ночи не бывают прекрасны? Не пьяные и грязные ночи русских вокзалов, а те, где юная беззаботная Агата гуляла под руку с молодым офицером, и живые светлячки барахтались, запутавшись в ее кудрях. Тогда эти кудри казались Клоду черными, как сама ночь, и он тайком подсаживал в них новые беспокойные звездочки. Агата твердила, что волосы у нее будто бы каштановые. Может, так оно и было при свете солнца. Теперь уже не узнаешь.
– Поздно уже, – вздохнула Агата, прижимаясь щекой к плечу спутника. Будто подслушала мысли. Хотя, может быть, просто увидела часы на станции.
– Лучше поздно чем никогда, – ободряюще улыбнулся Клод, но тут же понял, что промахнулся.
– Боље икад него никад, помню, – конечно, она помнит. Скорее свое имя забудет, чем умирающих сербских солдат в Керкире. – Но чаще они другую пословицу повторяли: боља је поштена смрт него срамотан живот.
Клод проглотил упрёк. Ни к чему тратить еще одну ночь на этот нескончаемый бессмысленный спор. Терпеть осталось недолго. Интересно, многие бы из тех несчастных, обессилевших от голода беженцев выбрали срамотан живот, если бы Клод предложил? Но Клод не предлагал. Никому и никогда не предлагал, кроме Агаты.
Они сошли на товарной станции, посреди клубка путей и нагромождения вагонов. В самом безжизненном месте, какое только можно отыскать на окраине большого города, под расчерченным проводами небом.
– Подожди меня здесь, – сказал Клод, целуя пергаментные веки любимой. Глаза под этими веками легонько дрожали. Ее хрупкие пальцы почти умоляюще гладили его ладонь, сжимающую ручку саквояжа. – Обещаю сперва поискать франкистов.
Грустная шутка, и Агата, конечно, не подумала улыбнуться. «Обещай, что будешь пить только кровь франкистов!» – с той же мольбой в голосе требовала она когда-то, провожая его на войну. Если бы Клод послушал ее тогда, он бы умер от голода в Каталонии. Не надо было слушать ее и раньше. Всё могло бы быть по-прежнему, и светлячки, и качели. Но уж лучше икад, чем никад.
Навстречу Клоду попался обходчик. Нет. Обходчики – тёртый народ, и хватятся его раньше, чем какого-нибудь забулдыги. Кто-то лез под вагонами, втаскивая следом свои баулы. Далеко. На краю платформы курил полицейский. У этого просто-таки на лице было написано «Вставай, Испания!», но нет. Под забором бездомный – его Клод учуял раньше, чем увидел. Ну нет. Двое люмпенов на задворках вокзала. Нет. Молодая женщина с огромным чемоданом. Клод помог ей с вещами. Женщины и дети – это крайний случай. Раньше не приходилось так часто напоминать себе об этом.
Франкист нашелся через добрых четверть часа. Одиночка, он перелез через забор, чтобы бесплатно отлить на путях, и жадность сгубила фраера. Клод бесшумно поставил саквояж на землю за товарным составом, тело опустил рядом, и, тихонько насвистывая, взялся за инструменты.
Он уже возвращался, неся за горлышко бутыль с драгоценной добычей, когда впереди раздался звонкий девичий смех. Где-то там он оставил Агату, но голос