Джюлио. Михаил Лермонтов

      Осенний день тихонько угасал

      На высоте гранитных шведских скал.

      Туман облек поверхности озер,

      Так что едва заметить мог бы взор

      Бегущий белый парус рыбака.

      Я выходил тогда из рудника,

      Где золото, земных трудов предмет,

      Там люди достают уж много лет;

      Здесь обратились страсти все в одну,

      И вечный стук тревожит тишину;

      Между столпов гранитных и аркад

      Блестит огонь трепещущих лампад,

      Как мысль в уме, подавленном тоской,

      Кидая свет бессильный и пустой!..

      Но если очи, в бесприветной мгле

      Угасшие, морщины на челе,

      Но если бледный вялый цвет ланит

      И равнодушный молчаливый вид,

      Но если вздох, потерянный в тиши,

      Являют грусть глубокую души, —

      О! не завидуйте судьбе такой.

      Печальна жизнь в могиле золотой.

      Поверьте мне, немногие из них

      Могли собрать плоды трудов своих.

      Не нахожу достаточных речей,

      Чтоб описать восторг души моей,

      Когда я вновь взглянул на небеса,

      И освежила голову роса.

      Тянулись цепью острые скалы

      Передо мной; пустынные орлы

      Носилися, крича средь высоты.

      Я зрел вдали кудрявые кусты

      У озера спокойных берегов

      И стебли черные сухих дубов.

      От рудника вился желтея путь...

      Как я желал скорей в себя вдохнуть

      Прохладный воздух, вольный, как народ

      Тех гор, куда сей узкий путь ведет.

      Вожатому подарок я вручил,

      Но, признаюсь, меня он удивил,

      Когда не принял денег. Я не мог

      Понять, зачем, и снова в кошелек

      Не смел их положить... Его черты

      (Развалины минувшей красоты,

      Хоть не являли старости оне),

      Казалося, знакомы были мне.

      И подойдя, взяв за руку меня:

      «Напрасно б, – он сказал, – скрывался я!

      Так, Джюлио пред вами, но не тот,

      Кто по струям венецианских вод

      В украшенной гондоле пролетал.

      Я жил, я жил и много испытал;

      Не для корысти я в стране чужой:

      Могилы тьма сходна с моей душой,

      В которой страсти, лета и мечты

      Изрыли бездну вечной пустоты...

      Но я молю вас только об одном,

      Молю: возьмите этот свиток. В нем,

      В нем мир всю жизнь души моей найдет —

      И, может быть, он вас остережет!»

      Тут скрылся быстро пасмурный чудак.

      И посмеялся я над ним; бедняк,

      Я полагал, рассудок потеряв,

      Не потерял еще свой пылкий нрав;

      Но, пробегая свиток (видит бог),

      Я много слез остановить не мог.

      Есть край: его Италией зовут;

      Как божьи птицы, мнится, там живут

      Покойно, вольно и беспечно. И прошлец,

      Германии иль Англии жилец,

      Дивится часто счастию людей,

      Скрывающих улыбкою очей

      Безумный пыл и тайный яд страстей.

      Вам, жителям холодной стороны,

      Не перенять сей ложной тишины,

      Хотя ни месть, ни ревность, ни любовь

      Не могут в вас зажечь так сильно кровь.

      Как в том, кто близ Неаполя рожден:

      Для крайностей ваш дух не сотворен!..

      Спокойны вы!.. на ваш унылый край

      Навек я променял сей южный рай,

      Где тополи, обвитые лозой,

      Хотят шатер достигнуть голубой,

      Где любят моря синие валы

      Баюкать тень береговой скалы...

      Вблизи Неаполя мой пышный дом

      Белеется на берегу морском,

      И вкруг него веселые сады;

      Мосты, фонтаны, бюсты и пруды

      Я не могу на память перечесть;

      И там у вод, в лимонной роще, есть

      Беседка; всех других она милей,

      Однако вспомнить я боюсь об ней.

      Она душистым запахом полна,

      Уединенна и всегда темна.

      Ах! здесь любовь моя погребена;

      Здесь крест, нагнутый временем, торчит

      Над холмиком, где Лоры труп сокрыт.

      При