Моё имя – Вор. Лера Колдуна
скве мы считались бы многодетной, но не для деревни, где обитала наша семья. Я был младший, а кроме меня – два старших брата, Илья и Миша, и сестра Маша. Я не тешу себя иллюзиями, что был желанным ребёнком. Думаю, я стал следствием прощания матери с отцом перед его уходом на Великую войну1.
Мать работала горничной у зажиточной семьи. То ли они были князьями, то ли графьями – я уже и не помню. Илья и Миша работали на заводе, приезжая только на выходные, а Машка нянчилась со мной. Казалось бы, все при деле, должен быть достаток… Но нет. На заводе не платили месяцами, а даже, если и перепадала какая монеточка, то и её с трудом хватало на еду. В отличие от завода, господа платили исправно. К тому же мы жили в одной из комнат их особняка. Я плохо помню те дни, но помню, что из нашей комнаты можно было сразу попасть на кухню, а из неё – во двор. Входить в господские покои было категорически запрещено.
В комнате стояли только две узкие кровати. На них спали матушка и сестра, братья спали на полу, а я – в коробчонке. Через нашу комнату кухарка носила еду господам. Каких только запахов там не было! Эти дурманящие голову ароматы навсегда остались в моей памяти. От этих запахов хотелось есть ещё больше.
Отца я видел единственный раз, когда мне было чуть больше года, поэтому не помню его. Может быть, я помню темноволосого солдата, но, скорее всего, это моё воображение. Он вернулся с войны и ушёл снова, чтобы построить новый мир. Он возненавидел господ за наше жалкое жилище, за то, что они были то ли князья, то ли графья. И погиб. Его расстреляли «белые» – так нам сказали. А как было на самом деле – кто ж теперь знает? Я привык думать, что он погиб, как герой.
Это была поздняя осень 1921 года. Холодный дождливый ноябрь. Тусклые краски осени, дворов, улочек, революции, жизни. Именно в такой вечер мы и узнали о гибели отца. Мать собрала нас всех за столом в нашей комнатке. Я сидел на руках у Машки. Миша и Илья делили один стул на двоих. Мама стояла.
– Мне сегодня сообщили, что ваш отец погиб, – сказала она холодным голосом. Ни один мускул на её лице не дрогнул. Она была необычайно сильная духом женщина. – Его расстреляли «белые», – продолжила она.
Машка ахнула и заплакала, чуть не уронив меня. Братья тоже поёжились, будто от мороза. А я вздохнул. Я понимал, что так и не узнаю его по-настоящему.
На этом собрание было окончено.
Наступили действительно сложные времена. На заводе по-прежнему не платили, но Илья – наш старший брат, которому уже успело стукнуть девятнадцать лет, – открыл в себе удивительный талант: в пустых карманах находить деньги на водку. И хоть пил он не часто, но каждый раз до беспамятства.
Но и у господ складывалось не всё так гладко: теперь они платили едой, а не деньгами. Однако в качестве компенсации выделили нам ещё одну комнату, в которую переехали Илья и Миша.
Однажды к господам приехали племянник с другом. Машка помогала матушке накрывать на стол: сервировала фарфоровой посудой и серебряными приборами, выставляла хрустальные конфетницы с вкусным наполнением и вазу с последними осенними листьями. Я тогда был слишком мал, чтобы понять, почему она вдруг, ни с того ни с сего, занялась барским завтраком. Для меня она была тоже ребёнком, хоть и повзрослевшим. Я ведь помнил ещё, как мы с ней играли. А она уже стала девушкой: с красивой фигурой, с тёмно-русой косой, с янтарного цвета глазами. Она не была тщеславна, и, наверное, поэтому ей приглянулся не племянник господ, а его друг – статный, высокий, стройный бывший гимназист, а ныне совершенно бездарный актёр со звучным именем Ипполит. Симпатия оказалась взаимная, а потому через четыре дня Машку засватали. Ипполит пришёл в комнату матушки. Он принёс торт и леденцы. Всё в его движениях было как-то неестественно, по-театральному, наигранным. Он поцеловал руку матушки, потом Машке и произнёс:
– Вы станете моей женой?
– Мне шестнадцать лет… – замялась Машка.
– И что с того? – вмешалась мать, – в январе семнадцать будет. Ипполит, готовьтесь к свадьбе.
Особой подготовки не было – свадьбу сыграли на следующий день. По такому случаю братья взяли отгул. Праздничный стол накрыли в хозяйской столовой. Деликатесов не было. Куриный суп с домашней вермишелью, тушеная капуста, солёные огурцы, маринованные грибочки, а из напитков – компот из яблок и притащенная Ильёй невесть откуда бутылка водки. Приданое также было скудное: подушка и перина, на которой спала Машка, – вот и всё. А больше у нашей семьи ничего и не было. Те же ложки, вилки, которыми мы ели, – господские.
Молодожёны вернулись из загса к полудню. Это был самый счастливый день моего детства! Я объедался от пуза, не боясь, что на завтра не хватит еды. Я слушал, как играет на рояле дочь господ. Конечно, я слышал её игру и раньше, но приглушённо, через стенку. Праздник окончился с наступлением темноты. Перед уходом молодожёнов хозяйка дома сунула Машке в подарок резную деревянную шкатулку и сказала:
– Здесь немного, но, если случится беда, вы всегда сможете продать или обменять украшения. Золото всегда будет в цене.
Маша растерялась, поджала губы, не зная, благодарить или отказаться.
– Бери, –
Первая мировая война