Цветочный код. Зоя Выхристюк
а точнее, поклонника, того, что подарил дорогущие бриллианты, сгоревшие в топке ее неудачного предпринимательства. Того, кто покровительствовал в ее комсомольской молодости, был безумно влюблен и пал жертвой ее эгоистической битвы за свою исключительность в его сердце и матримониальном поле. Ну не мог он по партийно-этическим соображениям пойти на развод – плакала бы его карьера первого секретаря ЦК комсомола одной из союзных республик. «Значит, не любил. Люди от королевских престолов отказывались», – подумала она не без доли сарказма и тут же себя одернула: «Это ты подружкам можешь рассказывать. Себе-то не ври! Приручала, добивалась, размазывала мужика, на коленях молил». А потом и сама поняла – разных чувств и страстей много, а любви мало, ее собственной. Отпустила на волю и, казалось бы, навсегда закрыла за ним дверь в свою жизнь. Прошла четверть века. И какая четверть! Всплыл, да еще и с неожиданным предложением приехать в Москву, где он, как оказалось, уже много лет обитает, на ностальгическую комсомольскую тусовку высокого уровня. «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым», – этот призыв мантрой облетает все наше отечество 29 октября, собирая по городам и весям комсомольцев разных поколений, в основном, комсомольских работников, тех, для кого сопричастность с Всесоюзным Ленинским Коммунистическим Союзом Молодежи была строкой в биографии и записью в трудовой книжке. А для некоторых (их значительно меньше) и первой ступенью к первичному накоплению капитала. И она, Лялька, в некотором роде, была из их числа. Да видно бодливой корове не дал Бог роги – прогорела, все потеряла. Хорошо, что в жизни не потерялась, как некоторые из ее собратьев по комсомольскому лидерству – резко стартанули из социалистической уравниловки, поработав локтями и кое-что «прихватизировав», обрушили на себя денежный поток и… рухнули под его тяжестью. Таких она тоже знала. Да что там, если бы не подружки, отец Амвросий, не факт, что она вышла бы из пике. Может быть, до сих пор жалела бы себя и страдала от превратностей судьбы, отхлебывая из стакана горячительного, естественно, по законам жанра, незаметно падающего в своем качестве. Она в ужасе передернула плечами, вспомнив встречу в супермаркете с некогда комсомольским боссом и бизнесменом, который с утра-пораньше отоваривался стопкой водки в пластике – ни семьи, ни детей рядом (так-то они, по факту, есть), ни капитала – физически и морально – руина.
– Ну и зачем я туда поеду? – требовательно вопрошала Лялька, нервно сверля глазами Иннокентия, на которого в очередной раз обрушилось ее раздражение. Ему уже приходилось и раньше исполнять роль громоотвода, когда ситуация разворачивалась по непредсказуемому для нее сценарию.
– Да поезжай, развейся. Ты в Москве когда последний раз была? Пролет с Федералом на Север и назад не в счет.
– Да лет десять назад, а потом все только проездом…
– Вот и славно! Покрутись недельку в столице, людей посмотри, себя покажи, – Иннокентий словно специально доводил ее до состояния легкого бешенства. Он уже понял, что именно так она выбрасывает себя из зоны комфорта. – Или денег жалко?
– Да, жалко. Знаешь же, пансионат обустраивать надо. Да деньги ни при чем – друг Лидер сказал, что все расходы берет на себя, даже билет туда велел не покупать. Нужно только подтвердить, что еду и указать удобный рейс.
– Ну, так и звони Лидеру. Видишь, сама ему и ник придумала. Умница, мне даже напрягаться не пришлось, – Иннокентий, который давал говорящие ники всем ее клиентам – от Развратника (Царствие ему Небесное) до Number One, – как зритель в театре, наблюдал за сменой ее внутреннего состояния.
Они сидели за кофе на веранде, и Сидней, как обычно, развалился у его ног. В последнее время он уже даже не пытался проявлять дипломатичность – поначалу пристраивался где-нибудь посредине, равноудаленно от гостя и хозяйки, а теперь, когда Иннокентий стал довольно часто появляться, он заваливался к ногам последнего, тем самым как бы отдавая ему пальму первенства по признаку внутренней силы. Лялька давно это заметила, но если раньше ее это забавляло, сейчас неожиданно задело.
– И не надо на собаке отыгрываться, – пыхнув трубкой, язвительно заметил Иннокентий, поймав лялькин взгляд. – Собирайся неспешно, пакуй вещи. Мы, так и быть, отвезем тебя в аэропорт. Да, Сидней?
По пути в аэропорт она окончательно успокоилась – будь что будет, отдала себя на волю Всевышнего, перешла в режим наблюдателя. Ей стало легче. Жить бы так всегда, не теряя ощущения, что тебя ведут, не упускай только из виду разматывающийся клубок с путеводной нитью.
Она посмотрела в иллюминатор – безбрежная синь, они уже поднялись выше зоны облаков: «И все же, зачем ему это надо? Старческая сентиментальность?» Он был на восемь лет ее старше. «Ну, зачем старческая? Возрастная сентиментальность», – хмыкнув, поправила себя.
Много лет назад, отпустив его, она специально не следила за изгибами его жизненного пути, и все же, какие-то отрывочные сведения до нее долетали. После комсомольской карьеры в союзной республике, он всплыл на каких-то должностях уже в ЦК партии незадолго до того, как она приказала долго жить. Лет семь назад чекистский друг – генерал Петечка встретил