Жизнь и смех вольного философа Ландауна. Том 2. Ландаун навсегда! (Хохмоэпическая трилогия). Валерий Мирошников
и рискованный, решиться на который мог только такой вольный философ, как Ландаун. Этот жанр можно назвать «фантастикой ближнего боя», поскольку события сюжета разворачивались в ближайшие дни, недели, максимум – месяцы.
Совершенно безрассудное решение, вся глупость которого очевидна уже сейчас. Никогда путние пророки не прорицали события на ближайший месяц – это же каждый сможет дожить и проверить, а потом потерять уважение к пророку. Но Ландаун пошел на это, потому что стремился не столько предсказать, сколько воздействовать на будущее, создавая его образ неожиданными, яркими и привлекательными красками. Отвлечь внимание от уличной митингующей стихии и обратить его к конструктивной работе над собой и обществом в целом.
Беспокойство за судьбы страны заставило бросить в бой самые долго вынашиваемые вечные темы, буквально пожертвовав ими в угоду сиюминутной политике. Но и напряжение противостояния либералов и Интернет-ополчения дало мощный импульс разработке самих тем в соответствии с латинским изречением Necessitas auctum intellectum! – «Необходимость обостряет разум!» Стремление успеть за событиями отбрасывало в сторону сомнения и комплексы – только вперед и с шашкой наголо. И это породило особый колорит, особую динамику повествования. Поэтому, считаю, размен фигур оказался полезным, во всяком случае, дал свои плоды. Честно говоря, если бы не революция, я бы, наверно, и не осилил такие темы, как Дар вечной молодости и Аттестат человеческой зрелости.
И вот будущее пришло. Выборы состоялись, революция не совершилась. И уже через год никто о ней не вспомнит. Проигравшие – потому что не любят вспоминать поражения. Победители – потому что невелика честь в победе 140-миллионного народа над 50-тысячной тусовкой в норковых шубах. Значит ли это, что сиюминутная составляющая этого эпизода из жизни вольного философа Ландауна потеряла смысл? А вот и нет! Теперь она сама стала документом эпохи, впитавшим ее нерв и пульс. И вполне может так оказаться, что версия событий, изложенная в данной саге, когда-то войдет в учебники истории, в которых все равно из-за мифов и вымыслов давно не осталось места для настоящих фактов.
Но главное, конечно, в том, что сам метод конструирования ближайшего будущего показался мне захватывающе-интересным и, разумеется, будет иметь продолжение. Я еще не раз буду вот так формировать образ будущего и участия в нем конкретных узнаваемых лиц. Если в склоне холма проскрести канавку хотя бы сучковатой палкой, вода канавку непременно размоет и превратит в большое русло. Так же и с моими героями. Если раз за разом я буду на их пути проводить канавку своей палкой, однажды они не смогут из нее выбраться. И история пойдет истинным путем.
Часть 1-я
*
Дар вечной молодости
Душа толпы
Ландаун строил с дочкой Матреной снежный домик иглу.
– Какая удивительная конструкция! – восхищалась Матрена. – Кто ее придумал?
– Эскимосы, – сообщил Ландаун. – Ум северян, вообще, очень изобретателен и изворотлив. Они живут в весьма трудных условиях, и им приходится приспосабливаться, чтобы выжить.
– А есть кто-нибудь, кто живет севернее северян? – спросила Матрена.
– Раньше были. Была такая удивительная страна – Гиперборея. Она находилась на Северном полюсе.
– Вот уж они, наверно, были такие изворотливые!
Ландаун рассмеялся:
– Это точно. Для обогрева своего острова они создали внутри него искусственное море, которое подогревалось теплом магматических слоев Земли.
– Ну, хитры.
Эту увлекательную беседу прервало появление Михалыча – очень древнего, полностью седого деда, который обустроился через два участка от Ландаунов. Занимался он пчелками и козами, из поместья выходил редко, но порой к нему приезжали очень экзотические личности – индусы, тибетцы, африканцы. Странным образом, не имея сотового телефона и других благ коммуникации, он всегда знал об их появлении и встречал на границе поселения. Ландаун несколько ревниво относился к Михалычу, который на собраниях поселения не раз высказывал суждения более общие, чем наш вольный философ, и более удобные всем. И даже когда Михалыч молчал, его молчание было весомей многословных речей. В его присутствии известные демагоги не могли связать двух слов, зато молчуны обретали дар речи и выдавали такие идеи, что все диву давались. Впрочем, Михалыч не гнался за славой и властью, был занят своими козами, и, вообще, говорил только, когда его спрашивали. Ландаунам, кстати, он благоволил и, бывало, приносил молоко или мед, денег не брал, но с удовольствием принимал помощь по хозяйству.
– Балуешься тут с детишками! – проворчал Михалыч. – А в стране у тебя что творится!
– А что творится? – удивился Ландаун.
– Телевизор-то включи! – сказал Михалыч, который телевизора на дух не переносил. – Революция в Москве. Толпы народу на площадях.
– Витрины бьют?
– Не-а. Пока мирно стоят, только белые ленточки нацепили. Но лиха беда начало.
Ландаун