Речь о реке. Посвящается поэту Михаилу Сопину. Галина Щекина

      1

      Перебранка шла, пикировка,

      Отчего-то было неловко,

      Отчего-то ранила сразу

      Лишь одна нелепая фраза

      «Муж, которого посадили».

      Как поспешно о нем судили

      И хлестали – и те, и эти.

      Пустота без него на свете.

      Пересуды – морозным паром,

      А в ночном троллейбусе старом

      Загремели римские речи,

      Завизжали шквалы картечи.

      Он бурлил помпейскою лавой,

      Угрожал общественной славой,

      Ядовит, но точен о – главном,

      А вообще оказался славный.

      Подступала злая минута —

      И к нему пошли, не к кому-то.

      На вопрос – всегда многоточье

      И подарки разнес на клочья.

      Верх безумия и беспечность,

      Матерясь, уносился в вечность.

      Он великий, да, и не очень —

      Не стишками он озабочен,

      Их держал, как гвозди во рту,

      Их кричал в сивушном спирту.

      Он ли падал – вор или князь —

      Головою в мерзлую грязь,

      Да в окурки, снег и песок

      Не его ль впечатан висок.

      А людская память мелка —

      Не простят его потолка:

      Понимал поколенье, век —

      На родных не поднявши век.

      2

      Рванулся прочь от злобы и зверья,

      Испил сырец – лекарство от печали —

      Он свой среди подонков и ворья,

      Едва от матери отчалив.

      Учили бить и насмерть добивать —

      Умел любить до лютого озноба.

      До края неба криком доставать,

      Идя от гроба и до гроба.

      Пинком за водкой, как шлюшонку шлют,

      Гонял он музу, девочку простую.

      Сгустился взрыв, прощальный, как салют! —

      Сгорел, от жалости лютуя.

      3

      Он был черен, и худ, и ободран, —

      Арестовано солнце за тучей —

      Был насмешливо легок и бодр он,

      Невозможный, ничей, неминучий!

      Он родился, когда убивали,

      Среди горя и тленности выжил,

      Рай мифический нужен едва ли,

      Ад кромешный привычнее, ближе.

      Так возник человек издалека —

      Вечный путник без сна и приюта,

      И повел он презрительным оком,

      Явно знак подавая кому-то.

      Подносили шипучие кубки —

      Отвергал и еду и напитки.

      Признавал лишь отраву и трубку,

      Диких песен измятые свитки.

      4

      Поверьте, жаль, что мне не суждено

      На пару с вами пить четыре белых,

      Но потрясение – стихом порождено,

      Как плетью дернет – сердце ослабело…

      Смутитель, хулиган – и в судный день

      Не очень-то покорный и приличный,

      Но что на тело птичье ни надень,

      Проступит кровью через ткань величие.

      До этих молний явно не достать

      И клекоту не вторить щебетаньем.

      Колючий жар печатного листа

      Да сохранит от новых испытаний!

      Не стану врать, что знамя подхвачу

      Для прошлых и грядущих революций.

      Сквозь слезы улыбнусь щербатым блюдцем:

      Я до бессмертья вас застать хочу.

      5

      Добираюсь до вас только к ночи.

      А насчет этой новой подборки —

      Понимает вас тот, кто смириться не хочет, —

      Гениально от корки до корки.

      Не волнуйтесь, зашла на минуту —

      Вам оставить журнал и лекарство.

      Мне назначено в шесть к институту,

      Страшный дождь и в дороге мытарство.

      В перегруженной памяти вашей

      Я осталась в заляпанных ботах,

      В детских двойках и рисовой каше —

      Хохоча, и в слезах, и в заботах.

      Но, скрывая тоску и усталость,

      Удаляясь, как эхо аккорда,

      Как собака с задумчивой мордой,

      У дверей я осталась, осталась.

      6

      Кому поставить в вину

      Всю эту темень и чад?

      Пора бы