Стокгольмский синдром. Федор Метлицкий

      – Шел по улице и бормотал что-то, вроде: видел все и уразумел, что видел, но не для этого рода, а для родов отдаленных, которые явятся.

      Капитан поскучнел.

      – Кто такой?

      – Я писец правды, – спокойно ответил старик. – А кто вы, добрая стража, совсем не похожая на ту, что видел?

      Менты гоготнули.

      – Мы писцы обвинительных протоколов.

      В глазах капитана мелькнул интерес.

      – Постой, ты не монах? Жил где-нибудь в скиту? Или бомж?

      – Я прибыл оттуда, куда не проникнет, даже через игольное ушко, ваш род стражей.

      Нет, это не бомж. Старовер?

      Второй полицейский, держащий старика, ухмыльнулся.

      – Он тут известен. Проповедует любовь к врагам.

      – Из радикалов?

      Их много пришлось гонять на митингах, хотя капитан против них ничего не имел. Приказ, ничего личного.

      Он представил вереницу тупых алкоголиков и воришек, что прошла за двадцать лет службы. Это была тяжелая возня с запахом блевотины, пьяным матом и тут же, после наручников, рабским заискиванием. Их запахом пропахла вся ментовка. Жалел их, безвольных, трусливых, с мгновенными вспышками ярости, внимательных к чужому добру. И задиристых «радикалов», с которыми не знал, что делать. Подозревал, что люди готовы на все, и был противостоянием этой бездне. Жалел, но считал, что их надо бить палкой по голове. А этот тип занятный.

      Старик пронзительно смотрел на него.

      – Тьма тем лет прошли, а бич еще не стал божьим бичом. Остался бичом демонов.

      – Ты о чем?

      – Мне ведомы твои мысли, стражник. Они, как черви, копошатся в твоей голове. Из семени вашей сети стражников произойдет источник чистых и справедливых охранников порядка.

      Один из полицейских поднял дубинку-«демократизатор». Капитан, неизвестно отчего, почувствовал острое раздражение, переходящее в недоброжелательство, как обычно перед неуступчивыми «радикалами».

      – Как ты смеешь!

      – Сегодня ты встал с похмелья, с тупой головой, и только пресс-секретарь Олечка возбудила в тебе радость.

      Капитан изумился: и правда, вчера нажрались с соседом, а красавица Олечка – эх, как бы я с ней!.. Откуда это старик?

      – Надо тебе изменить все. Увидеть то, что забыл.

      Капитан понял, что здесь дело необычное.

      – Это о тебе, старик, ходят разные слухи? Будем готовить бумаги. Посидишь за агитацию.

      Старика схватили за руки. Он засмеялся.

      – Ты не такой. У тебя дома есть полка книг-писаний, открывающих мир, и дочерь твоя светлая – свет в окошке, и Олечка волнует тебя невозможным. А ты тешишь себя тщеславием власти, превратил свою должность в доходное дело, и не знаешь ничего другого.

      Капитан оторопел. Он был обычным ментом, как их по привычке величал народ, со своей мятой формой, как бы отлитым однообразной службой. Опасный старик! Наверно, умеет расковырять душу. И почему-то подумал о невыносимости своей работы. Вранье, что на страже людей. Ничего, кроме усталого равнодушия, она не дает. И увидел свою ментовку – однообразные кабинеты с потертыми желтыми стенами, тюремным запахом, – с каким-то опричным порядком.

      Лязгнули замки камеры предвариловки, с решеткой впереди для постоянного обозрения задержанных. Менты ввели туда не сопротивлявшегося старика.

      Старик сидел в камере неподвижно, сложив ладони вместе. Его лицо подобрело, словно оградили от внешних опасностей.