Песнь Валькирии. Марк Лахлан
они стояли теперь вокруг него, направив на него копья и мечи, подняв топоры. Их ужас бил в нос сильнее, чем сточные трубы в Константинополе. Они прыгали взад-вперед, чтобы прогнать страх, но он возвращался, и этот ритуальный танец был странно привлекательным.
– Вам надо уходить. Я принесу вам гибель, – произнес он каким-то чужим голосом. Слова, казалось, мялись, крошились, пережевывались у него во рту, язык стал тяжелым, словно одеревенел.
Воин в пустой маске заговорил. «Дора Лукелос». Волчья шкура.
Эти слова будто дернули что-то внутри Луиса. Он закинул голову и завыл. Этот звук, как резиновая лента, протянутая сквозь время, соединил его со всем, что было в его жизни: с двоими братьями, которые сражались и погибли за богов, с дикарем в лесах, с князем, ведущим дружину в бой, с испуганным учеником, приехавшим в самый большой город на земле. Все печенеги разбежались. Тела убитых лежали у его ног, источая свои сочные запахи. Он все еще был человеком. Он не поддастся голоду, но эта решимость не может длиться вечно. Он наклонился к земле, ища свой камень. Его нигде не было. Наверняка его унесли сбежавшие печенеги.
Он погнался за ними через лес.
Глава третья
На севере, где ночное небо перемежается слоями изумруда, а разгорающийся рассвет приобретает цвет остывающей стали, ждала Селена. На холодной островной скале горел ее костер, устремляя янтарные языки пламени к серебряной луне. Белым копьем она пускала рубиновую кровь рыб, китов и тюленей и превращала их жир в теплое яшмовое пламя свечей.
Она обладала широкой, полной красок душой: в ней были и зеленое море, и серое небо с белыми пятнами; солнце отмеряло ей дни, луна – месяцы, смена жары и холода – годы. Долгими летними днями она была теплой, но осень охлаждала ее тело, а зима замораживала кровь, превращая ее в лед. Когда поспевали ягоды и опадали листья, она ела и ела без конца – рыбу и китовый жир, орехи, если они попадались, – и становилась толстой, как медведь. Когда выпадал снег, она не думала ни о чем, кроме выживания, и пряталась в глубину своей пещеры, куталась в меховую шкуру, припасенным заранее топливом подкармливала, словно ребенка, огонь и возносила молитвы о возвращении солнца.
Она молилась Иисусу, как ее научили в детстве. Но не Иисус привел ее на этот остров, и не его она чувствовала там, под землей. На глубине большого пальца руки земля была холодной даже в середине лета. Там, внизу, был похоронен бог, и его колдовское тело высасывало из земли все тепло. Однако жизнь на острове была изобильной, плодов на деревьях было множество, и она верила – это потому, что деревья уходят корнями в тело бога и питаются от него.
В мечтах она уносилась в неведомые земли, о которых рассказывала ей тетя Хевис еще в детстве, в Нормандии. Иногда в этих путешествиях она крала кольца у спящих драконов, а иногда была самой Хевис, и земля уходила у нее из-под ног, когда Луис, сбежавший с ее сестрой, входил со своей маленькой дочкой в торговый дом в Бове. Обе дамы отправились тогда