Энциклопедия русской души (сборник). Виктор Ерофеев
лучше французов, она плакала от своего понимания. Она обижалась: любовь не была взаимной; восставала против своей любви, изводилась, зарекалась говорить по-французски, горько смеялась над собой, издевалась над своим прононсом, не спала ночами, она припомнила Франции ее мелочность, скупость, но все равно любила беззаветно, преданно, как никогда.
От этого ничего не осталось, кроме радио «Ностальжи».
Пропажа Франции из русского поля зрения произошла на моих глазах. Париж не померк – его не стало. На его месте – туристические картонки. Любовь не перешла к другим странам. Америка – не в счет. Россия разучилась любить. Тогда она развернулась к себе и стала себя ласкать по-старушечьи, на место зеркала повесив Глазунова и Шилова, включив на всю катушку Высоцкого.
Дрочись, родина. Тоже дело.
Сесиль трахалась всем телом, усидчиво, бурно, остервенело, как будто чистила зубы, но было что-то механическое в подергивании ее французских сисек. Она призналась мне в постели, что Грегори истомил ее русофобством и вовсе не трахает. Сесиль знала русский Серебряный век и была из тех, кто пострадал от советской власти. Ее вместе с подружкой Клэр послали из Парижа стажироваться в Москву. Одна выбрала Чехова, другая – Андрея Белого. В сущности, им было все равно. Что Чехов, что Андрей Белый, но они выбрали так, как выбрали. Клэр пришла во МХАТ, и ее стали бешено любить как француженку, гардеробщицы трогали ее за руки, чтобы понять, что такое французская кожа. Клэр быстро стала музой истеблишмента и возвращалась в общежитие на черных «Волгах» с начальством и на белых – с богатой богемой.
Сесиль – убедившись в полузапретности Белого – прибилась к диссидентам. Те тоже трогали ее за руки, интересовались кожей, все объяснили, и две француженки, живя в одной комнате, ощетинились взаимным недоверием, пропитались скрытой враждой, пока однажды не подрались в кровь, бросаясь книгами, ревя, царапаясь и мерзко кусаясь, не то из-за исторического значения «Архипелага ГУЛАГ», не то по поводу бульдозерной выставки. Во всяком случае, у Сесиль остался памятный шрам на левой брови.
Сесиль стала привозить тамиздат и «Русскую мысль», завела знакомство с подпольными фондами, двойными французскими дипломатами. Ее схватили в темном подъезде на Цветном бульваре, когда она передавала деньги, завернутые в газету, не церемонясь, раздели, усадили на гинекологическое кресло, подержали и выслали. Клэр вышла замуж за советского режиссера, но – разочаровалась и уехала с концами в Париж. Высланная Сесиль вернулась в перестроечную Москву вместе с Грегори.
– Мой позор превратился в страсть, – взволнованно облизываясь, призналась она. – Гинекологическое кресло стало самым сильным эротическим переживанием моей жизни.
В сотый раз, раскрасневшись, она принялась мне показывать, как ее раскорячили.
– Засунь мне руку! Глубже!
– Есть такой мужик, по имени Серый, – сказал я после того, как вынул руку.
– Грегори