Энциклопедия русской души (сборник). Виктор Ерофеев
общих экзистенциальных идей. Русские задолго до Сартра – прирожденные тошнотворцы, но разница в том, что на Западе богооставленность – энтропия богов, а в России – нутряное богоотчуждение. Сегодня церковь ставят, завтра – атеизм безбоязненный.
Нация бомжей. Бродяжничать – доблесть. Это идет на укрепление общего безделья. Дом – против такого устава. Дом – беззаконен. Семья – необязательна. Баба – обуза. Дети – зачем? Опять-таки перепутали с христианством. Обознались. И многие, из простых, приняли за чистую монету и даже стали святыми по недоразумению. И как результат бродяжничества – тюрьма. Вечный конфликт с государством.
Народ рвется бродяжничать. Не ногами, так головой. Марксизм и пьянство – бродяжничать головой. Но бродяжничать – не кочевать. Кочевники – трудяги. Бродяги – попрошайки. Мы – нация попрошаек. Бродяги – воры. Крадут, что плохо лежит. Они – не убийцы по страсти, но могут. Бродяга – это воображение. Это – смекалка. Бродяга – грязен. Мы – не цыгане. Там – уклад. Но косимся на них – романтически – с приязнью. Отсюда вечная неприязнь к мещанству. К фикусу. Черный передел – народная память. Россия всегда взрывоопасна. Потому что собственность – ворованная. Значит: любовь к блатному. Бог не освятил труд в России.
Как все бросились к Горькому! Русский бестселлер! Это – наше. Да еще – во славу! Оправдание бродяжничества. И, как один развернувшись: а почему это безбытийственность? Может быть, это и есть бытийственность?
Но как же у нас все подгнило! Народной подстилки под жизнь нет. Было – сгнило. И мы – безбытийственная страна. Стержня нет. И пока не впишемся в бытие – ничего не будет. Но как же вписаться, если мы не знаем, что у нас его нет? Оттого так сильны консервативные идеи. Либерализм – вся жижа потечет. И точно – течет. И так будет всегда. И так было всегда. Ничему никогда не научимся. А как же бытие? Если тыща лет – без него. Значит – будем неприкаянными. Вот наша прозрачность. А все хором: не понять, не разобраться. Да понятно. Но только страшно. Во-первых, обидно. Как же так: все с бытием, а мы – без. Во-вторых, несправедливо. И потому искоренение нации Сталиным было делом правым: всех бродяг в ГУЛАГ.
– Я, – признался мне Серый, – отрезан. Отрезанная пуговица. Вот такой как есть, такого меня и бери.
Мне стало не по себе. Так значит – бежать отсюда. Куда глаза глядят. Вон! А сюда все равно идет очередной Сталин, всем свинтит голову, иначе развалимся. Но почему мне не хочется отсюда, когда так все прозрачно, бежать? Да, как на вулкане. Да, народ – мутный. Но здесь весело! Здесь гульба. Но гульба – это же плохо. Значит, я тоже бродяга. Значит, это моя земля. А вдруг проскочим? Никогда не проскакивали, а тут проскочим. Но мы не проскочим. Надежда в России умирает первой.
Серый подошел к зеркалу и долго стоял, недоверчиво почесывая щетину. Показал зеркалу обложенный язык, повинтил пальцем у виска.
– Ничего не показывает, – сказал он, обернувшись ко мне.
– Что не показывает?
– Меня не показывает. Не отражаюсь.
– Не может быть, – не