Жилец. Михаил Холмогоров
Раю, понесся, счастливый, домой, на Москворецкую набережную. Взбежал на крыльцо – что такое? Парадная дверь не заперта. И тишина в квартире. Никто не вышел навстречу. Странно. Жорж отворил дверь в гостиную, переступил порог – пустота. Пугающая пустота! Кинулся в спальню, в столовую, в папин кабинет – везде, везде пустота! Ни души. И вся мебель вывезена. На полах – квадраты и прямоугольники слежавшейся пыли, обозначившие обжитые за одиннадцать лет места шкафов, буфета, письменных столов, кроватей. В своей комнате Жорж обнаружил моток веревки и разбитую рамку от дедушкиного портрета.
– Мама! Папа! – Гулкое эхо по коридорам, вот и весь ответ. Вся их большая семья, прочно обосновавшаяся здесь, в директорской квартире, с прислугой, Левкиной гувернанткой исчезла, оставив о себе лишь слабый след. Мысли путались, глаза шарили по опустевшим обоям, – да нет, это наши обои. Подошел к окну – ветви липы в привычном рисунке накладывались на стену Московской электростанции на том берегу. Слабый снег порошил, устилая вечностью мостовую, лед Москвы-реки и парапет набережной.
Что делать? Куда кидаться?
Силы иссякли. Жорж оперся спиной о стену – унять головокружение, дрожь в ослабевших ногах, ноги не удержали, он сполз медленно на пол и так застыл, сидя, безвольный, бессловесный – ни на одной мысли не мог сосредоточиться.
Нет, все-таки надо попытаться, надо взять себя в руки. Руки слегка затекли, дав почувствовать жизнь, текущую в организме мимо сознания. Жорж осмотрел чуть вспухшие, покрасневшие ладони, слабую печать паркетных трещинок, как они тают на упругой коже.
Итак, вчера, в одиннадцать утра, шла вечная, не тронутая отречением царя от престола жизнь: горничная Соня подала завтрак – кофе, бриоши, овсяная каша по случаю Великого поста. Николай и Левушка ушли в гимназию, Сашка в институт. Отец с утра был не в духе, а когда он в духе? Мама заставила надеть шарф…
Ограбили? Убили? А как же я?!
Как я теперь один буду? Как теперь жить? В портмоне – мелочь на карманные расходы, в желудке – голод, учиться еще целых полтора курса. На что?
Презренный эгоист! Все о себе. Где мама, папа, братья? Может, они живы, может, им помощь нужна, а я о… да, о чем это я? Все о самостоятельности, свободе мечтал? На, лопай!
Голос надежды был слаб. Ужас – ярче. Жоржу представились окровавленные трупы отца, мамы, братьев – то с ножами, вонзенными в спину, то с перерезанным горлом. Да нет же, кровь должна была остаться. Отрезвив фантазию, Жорж вскочил на ноги – нет, слава богу, никаких следов насилия, борьбы – дом просто-напросто выметен подчистую.
Но легче не стало. Только яснее, что к жизни свободной, самостоятельной, так внезапно рухнувшей на плечи, он не готов. А Россия без царя готова? Почему-то и об этом подумалось.
В прихожей стукнула дверь, пугливый Жорж отпрянул в угол.
– Барин! Георгий Андреич! Эк я вас проворонил!
Антон. Дворник. Наконец-то, хоть одна живая душа! Жорж кинулся на голос, такой родной, как оказалось. Раечке, случись ее услышать, он бы так не обрадовался.
– А