Жилец. Михаил Холмогоров
собой всю русскую революцию. Раздражение от нее выливалось на его голову.
– Ты еще радовался – народ к просвещению тянется, книжки-газеты читает! Просветился, ничего не скажешь! Как были хамы, так хамы и есть! Страну разграбили, разворовали, а теперь циркуляры шлют. Ленивый дурак, двух формул выучить не способен, его в девятом году за тупость из университета поперли – и он мне теперь указания шлет, как я должен своей же клиникой управлять, чему студентов учить. Замнаркома, шишка! А ты приди, зачет мне сдай – я тебе покажу, какой ты народный комиссар. И это еще у них самый лучший, самый образованный, полтора курса прошел, заграницу видал. Прав, ох, прав был царь-батюшка Александр Третий – на пушечный выстрел кухаркиных детей не подпускать к образованию! А каких тупиц теперь набрали? Дай бог, три-четыре человека с курса врачами станут, коновалов плодим. Как же, у них происхождение пролета-арское.
– Ну давай сами за границу уедем. Сейчас это вроде можно. Да и тебя американцы звали. Клинику предлагали.
– Бежать? Нет, это уж пусть они от меня бегут. Россия – моя, а не их. Меня сюда не привозили в пломбированном вагоне. Я дома жил. Дома и умру. Да и что я там? Все по-новому на старости лет? От меня ж только имя и осталось. Все высосали кровопийцы эти. – И отец расплакался и ушел в кабинет, а завтра будет в точности такой же разговор, с той же бессильной яростью и слезами.
Николай, во всем подражавший отцу, выговаривал потом Жоржу – зачем довел старика, будто не видел, что не Жорж затевал эти нервные разговоры. Наш Полковник тоже считал себя человеком старорежимным и монархистом, что выглядело несколько смешно при его розовощеком юном лице. Но он был оптимистичнее.
– У твоих большевиков столько дури, что долго они не продержатся.
– Мои они не больше, чем твои. Я в Красной армии не служил. – Был такой эпизод у Николая, когда всех студентов-медиков отправили по фронтам, желания не испрашивая. Но сам нарвался на этот экскурс. – А насчет продержатся-не продержатся, это еще как сказать. Все-таки они гражданскую войну выиграли. Целых четыре года, не шутка.
– На жестокостях и геройстве войну выиграть можно. Ты мир выиграй. Чтоб все были сыты-обуты, чтоб тепло в домах было. Герой работать не умеет, другая профессия, склонность души другая.
– Я нагляделся и на красных, и на белых, и на зеленых – на всех. И геройства, и жестокостей у всех было достаточно, особенно у анархистов. А войну выиграли красные – четырехлетнюю, изнурительную. И это, заметь, после стольких же лет германской. Такую победу одним геройством не возьмешь. В восемнадцатом, даже в девятнадцатом году красные были бандой. Куда ни приходили – тут же по винным погребам, по магазинам, богатым домам. Утром пришли – к вечеру ни одного трезвого, на улицу носу не высунешь, страшно.
– Они и сейчас бандиты.
– Не сказал бы. У них уже армия – с дисциплиной, иерархией, разве что погон да аксельбантов не хватает. Они показали способность учиться и перерождаться в зависимости