Багдад, до востребования. Хаим Калин
заложен ли в кривой удачи недобрый знак, когда, спохватившись, взглянул на часы. Вскочил на ноги и, словно ртутный колобок, выкатился из кабинета, крикнув помощнику в приемной:
– Я – внизу!
Биренбойм засеменил по коридору в сторону лифта и, сблизившись, нажал на кнопку вызова. Переминался в нетерпении с ноги на ногу, своим видом, пухлого коротышки-живчика, чем-то напоминая попрыгивающий, отскочивший от стены мячик.
Лифт все не шел, застряв на верхних этажах. Дорон в сердцах топнул и устремился к лестнице. Вскоре зазвучали шлепки его обуви – «колобок» стремительно скатывался на цокольный этаж. Именно там, в полной герметике от внешнего мира, располагался кабинет директора, как и все прочие помещения «Моссада», табличкой не означенный…
– Он ждет, – почти неприязненно буркнул секретарь, будто за опоздание. Между тем до назначенной на десять утра аудиенции оставалось две минуты.
– Как всегда опаздываешь, Дорон… – отчитывал Моше Шавит, директор «Моссада», расхлябанность вовсе не подразумевая. В живущей по законам цейтнота Конторе так шутили.
– А как иначе? Спешка – движок для ловли блох! – подхватил местный жаргон Дорон. Уселся, опуская в задумчивости голову и смыкая руки на пухлом животе. Думал при этом не о служебных задачах, неподъемных с недавних пор, а об ударении в слове «Певек», городе русского Заполярья, вблизи которого оборвался тест ай-кью.
– Знаешь, что сказал мне Ицхак?[1] – спросил Моше Шавит, почесывая за ухом. Сей повадкой он, неумеха скрывать чувства, выдавал сумятицу мысли, а то и душевный раздрай.
– Догадываюсь… – невесело протянул Дорон, спустя мгновение вспомнив, что ударение все-таки на последнем слоге – так же, как в слове «Квебек». После чего заметно оживился: – Контора – мыс последней надежды!
– Именно. Только он сказал «рог» или нечто схожее…
– Рог, говоришь… – Дорон забурился в карман, расправляя смявшуюся ткань. Брюки, да и весь гардероб, давно следовало обновить – за последние два месяца он, пропадающий на работе сутками, сильно поправился.
– Ладно, рог-сапог! – жестко бросил шеф, устанавливая дистанцию. – Что принес? Учти, без скобок – лишь то, что на столе!
– Конечно, Моше! – заверил Биренбойм и воззрился на шефа. Между тем не проронил больше ни слова, будто заклинило. Любой сторонний наблюдатель изумился бы: его взгляд, по сути, обращен в самого себя, и Дорон вовсе не помышляет докладывать.
Тут Биренбойм вскочил на ноги и с гримасой мольбы заканючил:
– Босс, родненький, дай мне полчаса! Позарез!
Моше вытаращился, не беря в толк, что с главой оперотдела приключилось. Но вскоре, будто разобравшись, отмахнулся: иди, мол, с глаз долой. Придвинул какую-то бумажку, сердито уставился, но скорее, для виду. Кому-кому, а ему было известно, что «Золотой Дорон», как в Конторе звали Биренбойма за глаза, подразумевая его редкий КПД, – не тот парень, чтобы разыгрывать «путч живота» или прочий конфуз. Его и впрямь «клюнуло». Только не в прямую кишку, а в золотую головку. Подняв голову, директор подкрепил отмашку словами: «Давай-давай». И снова махнул – на сей раз плавно, от себя, в сторону выхода.
Спустя минуту Биренбойм влетел в свою приемную, распоряжаясь на ходу: «Досье Посувалюка ко мне!»
– Кого-кого? – Помощник приподнялся.
– Кэбэнымат! Ты что – оглох, Рафи?! Виктора Посувалюка – советского посла в Багдаде!
Русским Дорон владел в совершенстве, греша, правда, польским акцентом. Но употребив прародительский эквивалент, был бы не понят. Однозначно.
– А… Будет сделано! – Обогнув стол, помощник отправился в архив.
Вскоре Биренбойм перелистывал досье посла, неспешной собранностью выказывая: пухлая папка – всего лишь обертка, которую следует развернуть. Где-то, за бюрократическим хворостом, ценный экспонат, скорее всего, единственный. Все, что от него требуется, – не проморгай. Тем временем он чуть ухмылялся, размышляя: «Кресало озарения – сплав парадоксов. Не случись «холостых туров» по русскому северу часом ранее, ни за что не додумался бы, по крайней мере, сегодня. А завтра – могло быть поздно…»
Наконец Дорон обнаружил искомый раздел и пристально его изучал. Одностраничный комментарий на английском – донесение московского резидента – лейб-опера не увлек, и он углубился в приложение – русский текст на двух страницах. Судя по затемненным краям, – ксерокопия из дела.
С интервалом в один день в перегруженной всякой всячиной голове Дорона отложились два факта: в сачок московской резидентуры попал компромат на Посувалюка, на первый взгляд, вещь бесполезная в диапозитиве решаемой службой генеральной задачи, и растиражированная сегодня утром масс-медиа новость о том, что Посувалюк – единственный посол, не покинувший осажденный Ирак. Что первая, что вторая депеша, по поступлении, Дорона даже не кольнули. «Выстрелило» через час, закольцевавшись через «Певек». Как всегда акценты…
Глава оперотдела потянулся к селектору и, нажав на кнопку «Приемная», обратился:
– С
Ицхак – Ицхак Шамир – премьер-министр Израиля.