Восемнадцать штыковых ран. Валентин Пикуль
у даже в тех случаях, когда другим было не до смеха. Так, например, когда его невеста Лиза Писемская уже наряжалась, готовая ехать в церковь для венчания, Жерве был внесен с улицы мертвецки пьяным и водружен у порога, как скорбный символ несчастного будущего. Лиза в слезах, родня в стонах, а жених только мычит. Дворника одарили рублем, чтобы выносил жениха на улицу, ибо свадьбе с таким пьяницей не бывать, но тут Жерве вскочил, совершенно трезвый, заверяя публику:
– Бог с вами! Да я только пошутил.
Отец невесты, важный статский советник, сказал:
– Не женить бы тебя, а драть за такие шуточки…
С тех пор прошло много-много лет. Жерве превратился в старого брюзгливого генерала, и ему, обремененному долгами и болезнями, было уже не до шуток. Однако, читатель, было замечено, что, посещая храмы Божии в дни будние или табельные, генерал не забывал помянуть «раба Божия Леонтия», по этому же Леонтию он заказывал иногда панихиды. Это стало для него столь привычно, а сам Александр Карлович так сроднился с этим «Леонтием», что священник, хорошо знавший его семейство, однажды спросил вполне резонно:
– А разве в роду дворян Жерве были когда Леонтии?
– Нет, не было, – отвечал старик почти сердито. – Но и меня не было бы на свете, если б не этот Леонтий по прозванию Коренной, который в лютейшей битве при Лейпциге восприял от недругов сразу ВОСЕМНАДЦАТЬ штыковых ран, чтобы спасти всех нас, грешных, от погибели неминучей…
Наверное, он не раз слышал, как распевали солдаты в строю:
Сам Бонапарт его прославил,
приказ по армии послал,
в пример всем русского поставил,
чтоб Коренного всякой знал…
Но в том-то и дело, что у нас «всякой» его не знает.
Эту миниатюру я посвящаю военным людям, и думается, что читателю, далекому от дел батальных, она покажется скучноватой. Сразу же предваряю: было время наполеоновских войн, а в ту пору каждый выстрел по врагу давался нашему солдату не так-то легко. В одну минуту он мог выстрелить не более двух раз – при условии, что вояка он опытный, дело свое знающий.
Заряжение ружья проводилось строго по пунктам:
из сумки за спиной достань бумажный патрон,
зубами откуси верхушку гильзы,
возьми пулю в рот и держи ее в зубах,
пока из гильзы сыпешь порох в дуло ружья,
остаток пороха сыпь на «полку» сбоку ружья,
тут же «полку» закрой, чтобы не просыпался порох,
теперь клади в ствол ружья и пулю,
хватай в руки шомпол,
как можно туже забивай пулю шомполом в дуло,
туда же пихай и бумажный пыж (оболочку от гильзы),
убери шомпол, чтобы он тебе не мешал,
избери для себя врага, самого лютого,
начинай в него целиться,
а теперь стреляй, черт тебя побери!
Конечно, при таких сложностях стрелять в бою приходилось мало, и потому особенно ценился штыковой удар…
Служили тогда солдаты по 25 лет кряду, так что под конец службы забывалась родня. Зато казарма становилась для них родной горницей, однополчане заменяли отцов, сватьев, братьев и кумовей. Почему, вы думаете, в России так много было домов для инвалидов и богаделен? Да потому, что многие солдаты, отбарабанив срок, уже не возвращались в деревни, где о них давно позабыли, а пристраивались в банщики или дворники, но большинство оседали в солдатских приютах, даже в старости не разлучаясь с казарменным обществом.
Странно? А я не вижу в этом ничего странного…
Леонтий Коренной служил в гарнизоне Кронштадта.
И тоже не верил, что его станут дожидаться в деревне, поглядывая из-под руки на дорогу. Потому не стал охать да ахать, слезы горючие проливая, а женился на молодухе Прасковье, что по батюшке звалась Егоровной. Правда, свадьбу сыграл не сразу, а когда перевалило ему за сорок и пошло на пятый десяток. Другим же солдатам, которые помоложе, хоть они тут извойся, жен заводить не дозволялось – еще не заслужили.
Ладно. Дело прошлое. Стал наш Леонтий Коренной жить по-людски, и когда холостяки разбредались по трактирам, Леонтий бодрым шагом, салютуя прохожим офицерам, шагал прямо к Парашке, никуда теперь не сворачивая. А уж она его не обижала: тут тебе и щи домашние, и кот на лежанке песни поет, мурлыча о кошках, и огурчик соленый приготовлен – на закуску.
– А как же иначе? – рассуждал Коренной. – На то самое человеки разные бабами и обзаводятся… Тебе же, Егоровна, прямо скажу, и цены нет в базарный день. Ублажила!
– Да и ты, Левонтий, не в дровах найденный, – говорила в ответ ему женушка. – Я как-никак тоже глядела, чтобы не обмишуриться. Мне шатучих не надобно. Мне подавай солидного, чтобы с бакенбардами. Вот и сподобилась, слава те Господи…
Но вот грянул 1807 год, год беспримерной битвы у Прейсиш-Эйлау, который у нас забывают по той причине, что привыкли поминать сразу 1812 год. Однако, читатель, еще