Янтарный ангел. Александр Форш

      Пролог

      Было у отца три сына…

      Их осталось двое: он и брат. С раннего детства отец готовил их к тому, что выживет только один. Тот, кому суждено прервать цепочку смертей, снять проклятье.

      Сразу после смерти среднего брата осознание собственной бесполезности легло на его хрупкие плечи. Он остался самым младшим, самым хилым, самым ничтожным.

      Отец даже не пытался скрывать своего пренебрежения, всегда выделял того, другого, обещал передать ему знания и силу. А он оставался разменной монетой, пешкой, агнцем, возложенным на жертвенный камень. Иногда, засыпая, он представлял не свое будущее, как делали все нормальные люди, а собственную смерть.

      Интересно, какой она будет?

      Он умирал сотни и тысячи раз: горел в огне, падал с огромной высоты, однажды даже умер от старости. Это была его любимая версия смерти, самая желанная, такая недостижимая.

      Старший брат никогда не воспринимал его всерьез. Зачем любить щенка, который, ты точно знаешь, однажды исчезнет? Потенциальный покойник не заслуживает хорошего к себе отношения. Напрасная трата сил и времени.

      Шли годы. Каждое утро для него было подобно оплеухе, полученной от жизни. Он просыпался, смотрел в потолок, думая: сегодня – точно. И снова перед глазами проходила кинопленка с сотней и сотней вариантов, среди которых не было того, самого желанного. Бесчувственная рука монтажера вырезала главный кадр. Он был лишним и не вписывался в хронометраж.

      Проходил день, выключался кинопроектор, пленка заканчивалась и билась обрезанным хвостом о бобину. Еще один выторгованный у судьбы день.

      Его кино всегда было черно-белым и немым. Фигуры двигались, размахивали руками, открывали рты. Все это действо перемежалось короткими вставками текста, который он даже не всегда успевал читать. Но каждый раз все повторялось, и очень скоро он выучил сценарий собственной жизни наизусть: утро, приносящее ожидание – вот-вот, еще немного; бессмысленный день в окружении черно-белых статистов; ночь, в которой нет даже снов, только гулкое забытье.

      И когда в его безумном мире появилась рулетка, он даже не удивился. Вся его жизнь была такой же рулеткой, на которой он скакал точно стальной шарик, не зная, в какую ячейку упадет.

      До сих пор ему везло, он всякий раз оказывался на «зеро», обнуляя запущенный счетчик.

      Однажды он очнулся на больничной койке: избитый, перебинтованный, похожий на припорошенную снегом мумию. Это был вариант смерти номер семнадцать, не самый изящный и один из наиболее болезненных. Да, каждой нафантазированной смерти он давал номера, а за тридцать четыре года жизни запомнил каждый, мог без запинки перечислить их все.

      Когда-то давно он решил, что принесет себя в жертву ради спасения семьи. Если тот, другой брат смог, значит, сможет и он.

      Нужно было лишь дождаться, какая цифра выпадет на его рулетке, когда случится миновать «зеро».

      Наши дни

      Евгений

      Евгений Краснов не знал, чем себя занять. Несколько раз он выглядывал в приемную, где из-за монитора торчала макушка его секретарши с рыжим ежиком волос. Слыша звук шагов босса, девушка поднимала от клавиатуры по-совиному круглые глаза и виновато пожимала плечиками, мол, пока никто не приходил и не звонил.

      В такие моменты он ненавидел себя, считал неудачником, который пошел не тем путем. Сразу же вспоминались слова матери о том, что он совершенно не умеет вести бизнес, а тем более такой шаткий, как частный сыск.

      – Что это вообще за профессия? – возмущалась женщина всякий раз, когда заходила речь о выборе сына. – Я бы поняла, если бы мы жили в веке девятнадцатом. Но ведь сегодня существует полиция, которая и занимается всеми этими расследованиями, погонями и слежками.

      – Дорогая, – пытался встать на сторону сына папа, – в девятнадцатом веке тоже существовала полиция, и она исполняла те же самые функции, что и сегодня. Сыщики же используют другие методы в своей работе. Иногда не совсем законные.

      – Витюша, ты так легко говоришь о том, что твой сын нарушает закон, и не видишь в этом ничего страшного?

      – Нет, Галочка, я не вижу ничего страшного… Точнее, вижу, но не считаю таким ужасным. Галочка, скажи, что я должен ответить, и я соглашусь с тобой. – Папа сдавался, и тема постепенно сходила на нет.

      Почему никто не понимает, что он сделал свой выбор и выбор это непоколебим. Ему уже тридцать два года и уж что-что, а принимать решения он может сам.

      На сегодня была назначена очередная головомойка, сиречь семейный ужин.

      Мысль о том, как бы избежать посиделок, заняла его еще на какое-то время, но, перебрав все возможные варианты, тщательно проанализировав их и отклонив как несостоятельные, Евгений понял, что выхода у него нет. Если сказаться больным, мама незамедлительно вызовет «Скорую» и сама примчится к нему с мешком медикаментов. Сядет возле его постели – в которую сама же его и загонит, –