Ортодокс. Владислав Дорофеев
у и ни в чем не оппонировал, ни с кем не боролся, я лишь всегда защищал свою самость от людей, от систем, от государства. Я защищал и защищаю перед людьми свое собственное «я», свое право на самоценность, на независимость и собственное мнение, от какого бы то ни было давления, насилия и обобществления со стороны. Но не стороны Бога. Впрочем, и не от людей, когда это угодно Богу.
В этом и состоит человеческая составляющая христианина.
Как я теперь понимаю, назначение человека – его собственная душа, ее развитие и спасение, вытаскивание души из земных тенет. Все, способствующее этому, хорошо и необходимо, и наоборот.
Христианином надо быть не для себя, не для людей, а для Бога. А то ведь можно погрузиться в молитву, внешне погрузиться в Церковь, увлеченно и страстно чувствовать себя христианином, но в отношениях с миром и людьми, а паче всего Богом, – оставаться прежним человеком, злым, нетерпимым, самодовольным и эгоистичным, жадным и причинным.
Нередко создается впечатление, что прихожане храмов (особенно это касается рефлексирующих людей, то есть и меня) остаются прихожанами своего ума, своих чувств, своих страстей и своих желаний, не сообразующихся с Божией волей, а потому они не становятся прихожанами Христа, то есть не становятся новозаветными людьми, не становятся христианами.
Ибо люди (и я) приблизительно правдивы. Мелкая ложь, например, в виде хвастовства или преувеличения, вообще не считается ложью.
Еще люди варьируют правдами. Есть правда для Господа, где все свои устремления, желания и убеждения они отдают Всевышнему. А есть человеческая, обыденная, сиюминутная правда, в которой они позволяют себе опираться и рассчитывать не столько на Господа, имеющегося лишь ввиду, сколько на пресловутые человеческие законы. Как будто бы существуют какие-то законы и вообще что-то, что не имеет отношения к Богу.
Вера – это поиск дороги в неизведанное. С этой потребностью человек рождается. У меня всегда было предощущение другой жизни. Наверное, это и есть религиозное чувство, точнее, на этом предощущении неизведанного вера стоит.
Присутствие Бога в своей жизни, точнее в себе, я почувствовал давно. Однажды ночью я закрыл глаза и улетел. Я не был пьян, я не был болен. Я внутренним зрением увидел, понял, почувствовал свободу, невообразимую свободу и легкость, ясность бытия, безграничность своих возможностей и невероятную способность проникать всюду, и все мочь.
Я испугался. Точнее, это не было испугом, появилось лишь твердое ощущение, что материальные границы исчезли, исчезли материальные ограничения, и будто тело растворилось. Я даже открыл глаза, чтобы убедиться в привычности и наличии и мира, и себя в своей его материальности. Да, все как обычно. Я вновь закрываю глаза.
Мое сознание стало предельно ясным и совершенно предметным, оставаясь при этом определенным, но только теперь предмет сознания исключительно – мысль. Ни страсть или желания и ни инстинкт, а мысль, – вот единственная реальность в этом метаматериальном, ирреальном, метафизическом мире. Я не знал что делать с этой свободой от материи, я не знал как распорядиться свободой мысли, свободной мыслью, и чувством всеохватности бытия. Я уснул. Почти подавив в себе страх перед ирреальностью и метаматериальностью.
Чувство свободы от материи я тогда почувствовал впервые, – точнее было бы сказать, что впервые это состояние нахлынуло на меня, обрушилось, внезапно, без предварительных извещений и объяснений. Мне было тогда 23 года без трех месяцев. Это был 1980 год, в военных лагерях после окончания политехнического института, однажды ночью, после отбоя, в палатке, на деревянных нарах.
Сейчас не могу уверенно связать это ощущение нематериальной беспредельной свободы с приходом, дуновением Святого Духа, хочется надеяться, что это так и было. Не могу также определенно это новое качество связать с какими-то последующими событиями своей жизни. Но может быть мой последующий отрыв и уход из привычной жизни, отказ работать на заводе по распределению, начало литературной деятельности, это все обусловлено тем ночным состоянием, дуновением Святого Духа.
Ведь в тот период у меня нашлись силы, чтобы противостоять государству, системе государственного распределения и определения человека, идущего по заданному пути. Может быть это был знак? Я пересилил заданность. И в этом своем движении вопреки, предначертанному для меня со стороны общества, я императивно опирался на пережитое ночью ощущение освобождения от материи и совершенной свободы сознания. Возможно. Да.
Удивительно, я очень хорошо помню это состояния. Я ведь тогда еще не был крещен. Что, кстати, дает основание для вопроса и даже сомнения в природе этой свободы, в природе чувства этой свободы. Впрочем, именно мое противостояние заданности, движение вопреки, моя последующая поэтическая и самообразовательная работа, и привели в итоге к крещению через год с небольшим.
Я не помню других, точнее, я помню, что прежде они были, эти посещения и эти знаки, но я их не фиксировал во времени и пространстве. В отличие от ночного полета и освобождения от груза и границ материи ночью на нарах в военном лагере.
Не очень ясно, отчего я вспомнил только теперь