Исчезнувшие близнецы. Рональд Х. Бэлсон
кораблем, неужели Он заснул у руля? Лежа в ванне, я отказывалась от веры. Так требовала логика.
Я попыталась отбросить плохие мысли, думать о более счастливых временах, о мирной жизни до вторжения немцев. О жизни в Хшануве, о жизни моей семьи, о жизни моих друзей. Казалось, вода снимает напряжение с моего тела. Я взглянула на себя. Я похудела и утратила недавно обретенные округлости.
Я беспокоилась о своей семье. Где они? Устроились в другой части Хшанува? Или их куда-то выслали? Кто тот мужчина в кровати Каролины? И где сейчас моя подружка? Я представила, что мы снова все вместе. Вот я сижу за субботним ужином. Слышен смех Милоша. Мама приготовила вкуснейший суп. В доме тепло и светло. Я чувствую радость и любовь…
И тут пани Тарновская тронула меня за плечо.
– Лена! Лена! Ты заснула?
Она протянула мне полотенце и чистую сорочку. Я помогла ей застелить кровать в небольшой кладовке в самом углу коридора, на втором этаже, и спросила:
– А пан Тарновский возит продукты в ту часть города, где живут евреи? Когда он вернется домой, можно у него спросить, не видел ли он мою семью?
Мой вопрос задел ее за живое. Она покачала головой и подчеркнула абсурдность подобного вопроса восклицанием:
– Ха! Возить продукты евреям? Разумеется, нет! Он же не хочет, чтобы его расстреляли! Неужели ты думаешь, что евреям доставляют масло и молоко? Это запрещено! Противозаконно. В наше время евреям повезет, если удастся заполучить краюшку хлеба. А мне, жене фермера? Мне тоже не достается молока и масла. Все отбирают нацисты. Ты же из города пришла, неужели не видишь, что происходит?
Я кивнула.
– Вилли доставляет продукты нескольким оставшимся клиентам. Нацисты отбирают девяносто процентов того, что мы производим. Немцы приезжают в своих крытых брезентом грузовиках и обыскивают ферму, словно лисы курятник. Они ничего не покупают, просто отбирают, а потом еще велят Вилли развезти все продукты им по домам. Дома у меня едва ли найдется кусочек масла. Деточка, немцы отобрали большинство предприятий в Хшануве – лесопилку, угольную шахту, электростанцию, булочную и, разумеется, цех. Если твоя мама еще в городе, скорее всего, она именно там. Работает в Цеху.
– В каком цеху? – спросила я.
– В том самом Цеху. На старой швейной фабрике на Речной улице. Сейчас фабрика стала в три раза больше, а рабочих там в десять раз больше, все шьют форму и шинели для немцев. Все еврейки, которые еще остались в городе, трудятся на этой фабрике за гроши. И поляки тоже там, потому что всем нужна работа. Деньги платят в зависимости от выработки. С тех пор как немцы оккупировали город, у нас появилось много рабочих мест. Немцы хвастались, что они обеспечили полную занятость. Смешно! Вилли говорит, что и мне придется выйти на работу, если он потеряет оставшихся клиентов. Но я не стану гнуть спину на немцев. – Она обвела взглядом кладовую, где постелила мне постель. – Раньше я хранила здесь белье. Кладовка небольшая, но тебе подойдет.
Пани Тарновская слабо улыбнулась. Я понимала, что мое присутствие