Без права на награду. Ольга Елисеева
ты мой, – обратился артиллерист к Бенкендорфу. – Забери у меня бабу.
Шурка опешил. Нашел время и место! Конечно, у многих есть… Но самому же следовало позаботиться!
– Где ей в отступлении? – продолжал капитан, нимало не смущаясь. – Служит у меня уже год. И какая наводчица! Шарахнуло ее малость. Не контузило. Ни-ни. Просто шлепнуло воздухом. Ну куда я ее?
– Ты чё, с глузду съехал? – осведомился подскакавший Серж. – Какая баба? Хоть красивая?
– Ни-ни, – повторил артиллерист. – Но наводчица…
– На хер мне наводчица? – рявкнул Бенкендорф.
Но все же было интересно. Где он ее взял-то?
– Да с рекрутами и пришла! – раненый чуть не заливался слезами. – Ее, вишь ты, священник спьяну Василием окрестил, вместо Василисы. Так и записали.
– И что? – случай был прелюбопытный.
– Как что? Набор. Никто за нее в рекруты не пошел. Деревня жлобов! Недотыки чертовы!
– Не ругайтесь, – попросил Шурка, секунду назад сорвавшийся сам[20].
– Да я от боли, – извинился капитан. – Ну, возьмите. Сделайте божеское дело.
– Куда ее? – Бенкендорф развел руками. – Мы в рейде. А если казачки шалить вздумают?
– Да она любого казачка уложит, – артиллерист указал на телегу с орудийными ящиками, где, скрючившись и зажав уши руками, сидела девка лет двадцати, одетая по всей форме. – Орясина. И какая наводчица! Ей-богу, жалко.
– Жанна д’Арк! – оборжал Серж.
– Голова еще гудит? – спросил ее Бенкендорф.
– Ой, барин, гудит! – согласилась наводчица. – Но маленечко уже. Не так чтобы…
– Не сомневайтесь, – твердил капитан. – Она смирного поведения.
Василиса была дюжая, поперек себя шире, рябая и, очевидно, не возбуждавшая в артиллеристах тайных мечтаний.
– Как отшить охальника, знаешь?
– Я девушка, – засмущалась та. Но кулаки показала.
– Верхом ездит? – Бенкендорф повернулся к ее начальнику.
– Как на метле.
– Постирать там, сготовить?
Артиллерист, почуяв, что дело слаживается, отчаянно закивал.
– На много человек?
– А хоть на тыщу. Было бы из чего, – храбро ответила Василиса.
Поняв, что командиры сговорились, Шлема подвел ей заводную лошадь.
– Ой, – поразилась девка. – Жиденок!
Ее простодушие не отдавало обычной на польских землях неприязнью. Видела впервые. Смотрела, как на чудо.
– А ты рыжая! – обиделся Шлема. – Балда, дубина стоеросовая!
– Она не хочет тебя обидеть, – шепнул полковник. – И, между прочим, правду говорит: тебе бы надо во что-то переодеться.
Черный сюртучок юноши едва сходился на груди. Штаны до колен и чулки не годились для верховой езды: скоро голени от конского пота покроются язвами. А маленькая плоская шапочка то и дело слетала с темени.
– У меня в мешке портки запасные есть, – сообщила Василиса, глядя на проводника. – Могу поделиться.
– Больно
В те времена слово «хер» не считалось матерным, происходя от соответствующей буквы алфавита. А слово «черт» – напротив, воспринималось как весьма крепкое.