Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая. Сен Сейно Весто

      В непроглядном ночном лесу, где-то не близко, на окраине, должно быть, той неприметной крохотной деревушки с готическими крышами, что еще пару дней назад оставались одинаково скромными, симпатичными и тихими, снова без особой охоты разгорался бой. Если не знать всех подробностей, отдельные прорывы далеких пятен света можно было отнести на счет медленно перебиравшихся с одного места на другое грозовых разрядов. Впрочем, возможно, отчасти так все и было: осадки обещали уже вторую неделю, но те, словно сговорившись, ходили кругами по всем темным горизонтам где угодно, но только не здесь. Не считая отдельных проблесков, там ни черта не видно было сейчас за плетьями деревьев и лютой темнотой. Было время самых крепких снов.

      Позади, тоже не близко, крыши под некогда чистенькой черепицей были теперь хорошо укрыты от чужих глаз дерном и навозом вперемешку с сучьями, расшвырянными взрывом, – впрочем, вряд ли они сильно стали от этого хуже, строили их давно, крепко, из расчета, наверное, на как раз такой вот период неблагоприятных условий. Там было темно и тихо.

      Здесь, на краю влажной крепко пахнущей травой лесной полянки тоже приходилось не сладко, знобило, порядком уже донимал непрекращающийся шум в голове, так что временами приходилось отпускать стиснутый меж колен обтертый до блеска на углах «шмайссер», аккуратный, апатичный, железный и слегка уже опостылевший, снимать прилипшие к холодному металлу испачканные в земле пальцы и в тысячный раз возлагать на нывший затылок. Казалось, всему этому конца не будет никогда. Совсем рядом, у земляничной полянки, возле невидимого овражка с бедным ручейком на дне, в непосредственной близости возвышаясь над взъерошенными беспокойной ночью кустами чудовищным бронированным зданием, сумрачно и скучно торчала, накренясь и словно бы нигде не кончаясь, неподвижная, ненормально большая тень танка с коробкой башни и вздернутой тяжелой задницей, запутавшимися в кронах черных деревьев. Деревья поминутно вздрагивали, ночь временами становилась светлой – как день, почва вздрагивала тоже, но в общем-то тут сейчас оказалось ощутимо спокойнее. Техника была тертой, видавшей всякое, умытой дождями, под отвесной необъятной стеной клепаного борта стыли огромные загребущие узлы устрашающих траков, застрявшая земля там комьями выпирала кое-где в отверстиях и щелях. Общая процедура возгонки и притирки будущего рабочего места прямо с дистанции шла обычным ходом. В размеренных багровых отсветах изредка вспыхивали на бронированных жженых бортах ядовитые размытые пятна камуфляжа и большой черно-белый крест, опаленный местами и обветренный. Танк шарахал, бухая тяжко и голосисто, уже, наверное, минут десять, не переставая, как заведенный, утомительно и с равными промежутками времени, словно не нормативный боезапас там у него был – склад, так что все терпеливо ожидали, когда там у него выйдет все. В голове порядочно уже позванивало.

      Вместо очередного давящего на глаза и голову уханья робко загремел роняемый на броню люк, и над башней обозначились едва различимые во тьме очертания головы танкиста в надвинутом на самые брови ушастом шлеме, с лицом заметно, впрочем, взмокшим, блестевшим, по-рабочему недоброжелательным, хмурым и невыспавшимся. Сделав усилие, преодолев шелушащиеся звуки в горле, танкист негромко и хрипло спросил

      – Сигаретки не будет, мужики?

      Где-то за лесом, на большом отдалении снова что-то надсадно шарахнуло, заставив вздрогнуть. Блеснув на мгновение, будто приблизился, неспешно нарастая и хрустя, оглушительный раскат грома, и в воздух лениво поднялась, наконец, кружа, стая ворон.

      А что, было спрошено у прикуривающего танкиста, далеко ли нынче неприятель. Окапываться будем сегодня или как.

      – А хрен знает, – помедлив, хрипло и невнятно отозвался воин, не поднимая лица. – Молчат же.

      Он помахал перед собой спичкой, рассматривая усыпанное проклятыми звездами небо.

      – Молчат же, – повторил он немного спокойнее, – уже второй день молчат, мать их, отца и сына и святого духа. Безмолвствуют…

      Переступив порог и оставив сразу позади себя холодную предутреннюю ночь, полянку и лес, я плотно прикрыл за собой дверь и снова оказался в длинном нежилом