Сказания сонного леса. Легенда о варге. Птица Симург
ее ли? Но вот ведь, и не окликнул, и помощи не предложил. Чужак. И гордец, получается. Не по нему такое занятие, всяким встречным да поперечным в житейских простых делах помогать. Не подвиг какой, ясное дело, и не мечом ведь рубиться с врагами… За водой к особому роднику и обратно, почитай, через день приходится бегать, привычна она, да только едва подумалось ей о помощи, так и заныло плечо, так и впилось коромысло, будто кто к ее ноше добавил еще пару ведер воды. Нелегко придется любезной твоей, с таким-то догадливым да работящим… Что ж до самой, то это и к лучшему, что молчит, споганил бы воду ей ключевую, молчаную, второй раз к роднику пришлось бы идти.
Дойдя до ворот, она ставит ведра с водой на землю, берет плат с пояса, накрывает. И уж только тогда оборачивается к нему. Мельком оглядывает, отмечает, что угадала. Знаки на сбруе и на рукояти меча, не то чтоб в подробностях, но что другие, чужие, не здешние, это сразу понятно. И в одежде – не явно, но ощутимо отличие. Вот так, целиком, не вглядываясь.
– Ты кто такой, северянин? Что забыл в наших краях? – и даже на миг не задумалась, сможет ли он понять, знает ли речь, разберет ли слова.
Всадник проводит рукой по лицу, будто бы наваждение отгоняя, размыкая заклятие, что сковало его. Спешивается, берет коня под уздцы, а подойдя поближе, склоняет в приветствии голову:
– Ты права, хозяйка, северянин я. Сбился с дороги, плутаю который день, только тебя и встретил. Так что прими благодарность, что вывела.
Отвечает довольно бегло, и выговор чистый, хоть и другой. Такой говор у тех, кто родился и вырос за Радынем[1], рекой межевой на запад от их краев. Вот от кого нахватался… Волосы русые вьются до плеч, борода с рыжиной, глаза светлые, отмечает она про себя. Издали старше казался, грубей. А вот лицо ей не нравится и вблизи, жесткое, резко очерчено, словно высечено резцом. И хищник так и зыркает сквозь личину.
– Так что северянин искал в наших лесах? Не на охоту собрался ведь? – сама спрашивает, а тем временем зверя услышать пытается да выманивает… зовет, произнося слова, как Ратмир научил, одними губами, неслышно, от сердца зов посылает, не для уха людского, для зверя. Только зверь его и услышит. И самый простой, что в шкуре звериной рожден, и тот, что сокрыт в человеке. Любой, сколь бы ни был он осторожен, не сможет унять любопытства, не устоит перед зовом, хоть на короткий миг – да проявится… Да покажись же ты, дай поглядеть!
– Вестник, с письмом, к правителю, князю вашему направляюсь.
Нет, не выманить этого зверя, как прочих. Замкнулся, закрылся в убежище своем наглухо. И сам северянин подобрался весь, насторожился, словно опасность какую почуял звериным своим нутром.
– Значит, плутать еще долго тебе, северянин. Это не хутор, как видишь. А не выведу к людям – так и останешься тут…
И не понять, то ли шутит она, то ли грозит. Рот смеется, а в глазах марь беспросветная разлилась. И озлилась как будто, хоть ничего плохого не сказал ей, не сделал. Да и когда бы успел?
А дева, усмехнувшись недобро, смотрит через плечо ему, будто кому другому слова ее предназначены:
– Места такие у нас. Заповедные.
– Не любят ваши места чужаков, заметил, – соглашается северянин. И вдруг совсем становится на простого похож. Осторожен зверь, чует, что надо скрываться. Прячет огонь, полыхающий во взгляде. Прячет звериный рык и хищный оскал.
Распахивается калитка, еле заметно скрипнув. И со двора к ним выходит хозяин. Взором цепким, внимательным окидывает людей у ворот, ведра, накрытые платом, коня, еще раз на деву смотрит внимательно, а потом уж и гостю незваному достается. Достается с лихвой, до мороза по шкуре. Северянин только дивится, с чего его вдруг пробрало… мужик как мужик, среднего роста, жилистый, крепкий, может и мечом неплохо орудует, но не военной стези человек, заметно. А что волком глядит – дело понятное, глушь, мало ли кто приблудился? Но внутри что-то ёкает, больно и зло. Как будто отняли что-то, что уже посчитал своим.
– Как видишь, я не одна, Ратмир, – улыбается дева, меняясь в лице. – Смотри, кто за мной увязался.
Тот усмехается криво, глядя все так же, на гостя. Так и стоят, северянин с хозяином дома, друг друга рассматривают, а дева то на одного, то на другого поглядывает, что будет дальше, ждет. Все любопытно ей… и как Ратмир вскинулся, чуть не вцепится в горло приезжего, так он ему поперек… и как северянин заметно опешил, не ожидал чего-то такого… а чего, скажите на милость, он ожидал? Что примут его как разлюбезного гостя? Скажут, ждали тебя, не досыпали ночей, переживали, как ты там, что с тобой, хорошо ли доехал? Хлеб-соль поднесут, жарко обнимут, повиснут на шее… Или что тут, посреди заповедного леса, она одна-одинешенька, а не с таким вот, сердитым и хмурым Ратмиром в придачу?
И северянин спохватывается запоздало, что ж это такое нашло на него, в самом деле, ни себя не назвал, ни хозяев не поприветствовал как положено. Вся ведь надежда на них, что отнесутся к нему по закону, а сам-то – первый, кто те правила, предками заповеданные, нарушает.
– Мир дому вашему, хозяева. Мое имя Ингвар, отец звался Хельги. Отряжен с посланием к вашему князю, – представляется
Радынь – вымышленный топоним, к реальным отношения не имеет.