Фантазия для винтовки с оптическим прицелом. Олег Овчинников
ся настоящее. Вот теперь я окончательно вспомнил: это слово я придумал, когда проснулся однажды утром один, без тигренка, и вдруг понял, что его никогда и не было, он присутствовал только в моих снах, и я так безнадежно и громко заплакал, что прибежала воспитательница и сказала: вот же он, он просто упал под кроватку, и вытащила тигренка за хвост, а я схватил его, обнял за шею и потом никак не мог отпустить, даже когда позвали на завтрак, но взять тигренка с собой мне не разрешили, и тогда я до крови уколол себе указательный палец о его проволочный ус, чтобы запомнить: У Меня Есть Тигренок. На завтрак была манная каша, слишком сладкая. А кровь на пальце была слишком соленая и все капала, капала…
Да, у меня была воспитательница. Воспитатели. Заботливые и опытные. Они следили, чтобы я всегда хорошо ел и во время дневного сна держал руки под одеялом. Чтобы не простыть. Они научили меня читать и писать, считать и чему-то еще. Я пока не могу вспомнить, но должно же быть что-то еще…
А по выходным – у меня был любящий отец, возможно, даже мать. Конечно! У меня была мать, очень красивая и добрая. И молодая. Когда она приходила, я видел, как черной завистью вспыхивают глаза моих соседей по детству. И мне было приятно. Она берет меня на руки, прижимает к себе, так что мой нос упирается ей в щеку, и говорит: не бойся, ну что ты боишься, разве мама может тебя уронить, мама любит тебя, она никогда тебя не уронит…
У нее короткие черные волосы. Нет, длинные светлые волосы, прямые и мягкие. Так настоящее, потому что у меня такие же. Ее локон щекочет мне ухо, когда она шепчет:
– Милый, ну какой же ты милый, сто тридцать одна тысяча четыреста четырнадцатый…
Так бывает всегда. Лезешь вон из кожи, чтобы прийти в себя, строишь из песка Эйфелеву башню, которая оказывается Пизанской в последней стадии, закрываешь глаза ладонями, пытаясь спрятаться от реальности, но реальность находит тебя, звонит по телефону, стучится прикладами в дверь. Приходится открывать.
– Простите, что?
– Сто тридцать одна тысяча четыреста четырнадцатый – это вы?
Они все же нанесли удар первыми. Точнее, пока только попытались нанести, но на их стороне – явное численное преимущество, а на моей… Я еще никогда не пробовал выступать перед большой аудиторией. Жаль.
Четверо снурков. Четверо внушительных размеров громил, к тому же, неплохо вооруженных. Вполне достаточно, чтобы арестовать одного человека. Обычного человека.
Тот, что обратился ко мне с вопросом, – явно старший в этой команде, судя по двойной нашивке на шевроне. Кроме того, он единственный в группе, у кого нет автомата. Только пистолет в небрежно расстегнутой кобуре.
– Да.
– Вы арестованы.
Как? Что они знают? Чего опасаются? Почему? Неужели я все-таки провалил тесты? Чересчур расслабился, уверовал в собственную непогрешимость и, как результат…
Вопросы умирают за миг до рождения, гаснет возбужденный блеск в глазах. У меня богатейший опыт по усмирению эмоций.
– Могу я узнать, за что? У вас есть ордер?
– Я не так выразился, – здесь ему надлежало бы кашлянуть в кулак и смущенно опустить глаза, но куда там! – Скорее задержаны. В профилактических целях.
Нужно выбираться. Любыми средствами. Я слишком долго медлил, обдумывал, решался, взвешивал. Если поставить на чашу весов человека, весы становятся качелями. Смешно.
Время кончилось. Время началось. Кстати, сколько сейчас?
– Вы не подскажете, сколько сейчас?
Взгляд исподлобья, выдох сквозь зубы – в этом что-то есть. Пальцем в десятку?
– 16:04.
– Постойте, но ведь я не могу пропустить…
– Не беспокойтесь, у нас достаточное количество мониторов.
Сдвоенное моргание. Вот оно! Неужели они боятся, что я… Да нет, это же сумасшествие! Непрямое воздействие, никакой обратной связи… Определенно – сумасшествие, но… Надо будет обдумать.
– Хорошо. Вы не будете против, если я надиктую сообщение своей супруге?
Блеф, причем легко проверяемый. Нужно было как-то отвлечь их внимание, но не было времени выдумывать правдоподобную ложь. На мое счастье, ни у кого из снурков тоже не нашлось времени, чтобы хотя бы пролистать мое досье.
Нет, они не против.
Распечатываю новую кассету, вставляю ее в диктофон, отматываю немного вперед.
Окидываю сентиментальным взглядом свое убогое жилище. Запомни меня, мой дом! Я тоже запомню тебя, но, боюсь, очень скоро забуду. А потом снова вспомню, и так повторится неоднократно, но каждый раз ты будешь разным, не таким, как прежде. Ибо постоянство гнетет меня.
Так что лучше запомни ты меня, пока я такой одинаковый.
Поворачиваюсь спиной к моим незваным гостям, включаю «запись».
– Это случилось… – негромко произношу я.
Делаю секундную паузу, расстегивая пуговицу на левом рукаве рубашки, и начинаю говорить быстро и уверенно…
Договариваю