Провокатор. Вячеслав Шалыгин
й час, и жить. А те, кого такая жизнь не устраивает, могут остаться после девяти на улице и умереть. Так что мокрые ноги и замерзшие уши были сейчас минимальными неприятностями, которые грозили опоздавшим гражданам. Попадись на пути патруль – и все, конец. Тех, кто не успел очутиться под крышей или хотя бы в метро до двадцати одного, серпиенсы расстреливали на месте без долгих разговоров. То есть не совсем расстреливали, оружие чужаков стреляло и убивало не так, как оружие землян, без пуль, но детали не имели значения. Человек погибал – это главное.
Впрочем, серпиенсов нельзя было обвинить в запредельной жестокости. Чужаки проявляли снисхождение к некоторым аборигенам, не успевшим уйти с улиц до наступления комендантского часа. Стартовые десять-пятнадцать минут они лишь наблюдали, неспешно двигаясь по улицам и над ними. При этом они не бубнили в мегафоны, не бряцали оружием и не бросали по сторонам грозные взгляды. Просто топали прогулочным шагом, попарно, изредка тройками, либо так же медленно летели на десятиметровой высоте в своих одноместных коконах, издалека напоминающих перевернутую запятую или раздутую пиявку с темно-зелеными, лоснящимися боками. И то, и другое они проделывали практически бесшумно, отчего людям становилось еще страшнее. Ведь и убивали серпиенсы тоже беззвучно. Очень редко жертва успевала испуганно вскрикнуть, и только. Вскрик, бесшумный выстрел (пусть уж будет «выстрел», другого слова все равно не подобрать), и снова тишина. Ни предсмертных хрипов, ни глухого удара тела о мостовую, ничего. Поскольку от казненного оставалось лишь облако тускло светящегося в темноте праха. Жуткая картина. Бледно-голубой контур человека примерно с секунду неверно светился, а затем гас, растворяясь в ночи. А в ветреную погоду не светился вовсе, исчезал мгновенно.
Но все это происходило только с теми, кто по глупости оказывался сразу после девяти безнадежно далеко от укрытия либо попадался патрулю в чересчур поздний час. Не спрятался, сам виноват, как говорится. А с девяти и примерно до девяти пятнадцати шанс оставался. Если дом или метро недалеко, если ты способен передвигать ноги в быстром темпе, если не поддался панике от близкой опасности, если тебя не затоптали другие бегущие от смерти люди. Много было «если», но шанс оставался, факт.
Одно было непонятно: зачем вообще серпиенсам понадобилось вводить комендантский час? Ведь обычные люди не представляли для них особой опасности. Даже военные были опасны постольку-поскольку, а уж безоружные-то обыватели…
Филипп Грин чуть подался вперед, чтобы разглядеть из окна перекресток Ленинградки и Балтийской. Обычно патрули появлялись из-за угла, разделялись и шли по обеим сторонам проспекта в направлении метро. Когда пешие патрульные проходили примерно половину пути, над перекрестком зависали два-три кокона. Они тоже брали курс на станцию «Сокол», но в их зоне внимания оказывались не запоздавшие пешеходы, а машины. В принципе, людям не возбранялось ночевать в припаркованных машинах, но обязательно с выключенным двигателем. Летом это условие многих аборигенов устраивало, зимой же такие ночевки частенько заканчивались трагедиями. Попавшие в ловушку люди либо замерзали, либо, рискнув среди ночи (патрулей вроде бы не видно, отчего не рискнуть?) завести машину, погибали на месте, превращаясь в светящийся прах вместе со злополучным авто.
Коммуникатор в кармане тоненько пискнул. Это означало, что получено стандартное сообщение по системе всеобщего оповещения. Комендантский час наступил окончательно. До шести утра на улицу ни шагу. Иначе – смерть. Без вариантов.
Филипп ткнулся лбом в холодное стекло и на миг закрыл глаза. Холод мгновенно разлился по всему телу. Нет, холодное стекло или мороз за окном тут были ни при чем. Грину стало холодно и неуютно по другой причине. Сигнал коммуникатора, будто простейший, но особо злобный вирус, похерил на жестком диске жизни Филиппа большой и важный блок информации. Просто «пик» – и стер к чертовой матери!
Грин отлепился от окна и растерянно оглянулся. Комната вдруг показалась ему огромной, удручающе пустой и неуютной. А ведь в ней ничего не изменилось. Те же книжные шкафы, телевизор на стене, скрипучий мерзавец диван, пара картонных коробок со всяким хламом и открытый чемодан, из которого торчат небрежно набросанные вещи. Женские вещи, еще минуту назад Викины. А теперь ничьи.
Нет! Такого просто не может быть! Филипп снова прильнул к холодному окну. Разум подсказывал, что надеяться не на что, но сердце, разрываясь на части, заставляло по-прежнему надеяться.
На что? Бог знает. На чудо, наверное. Или на везение. Ведь Вика вполне могла спрятаться в каком-нибудь подъезде, гараже, на магазинном складе или юркнуть к кому-то в машину. Люди нередко помогают друг другу в трудный час. Декабрь – не лучшее время для романтических ночевок в авто или в неотапливаемом помещении, но выжить можно, главное – не заснуть. Так что шансы оставались. И неплохие. Пятьдесят на пятьдесят.
Грин невольно скрестил пальцы, боясь сглазить. Ровно в девять Вика звонила откуда-то из района «Динамо». Законопослушный таксист наотрез отказался ехать дальше, припарковал машину, высадил пассажирку и побежал к метро. Другой тачки Вике поймать не удалось, и она отправилась к Филиппу пешим порядком. Логично было бы спуститься