Свинцовые облака. Марк Перовский
бычное песчаного цвета полотно, безжизненно раскинувшееся над всеми нами. Оно, казалось, укрывало нас от страха, от боли и скорби давно погибших людей, но никогда ещё я не чувствовал это. Крики шли вместе с ветром. Но никто не слышал их, кроме меня.
Облака, словно налитые свинцом, плыли по грязному небосводу, грозились упасть и раздавить к чёрту всех и каждого, кто посмеет встать у них на пути. Они плыли надменно, изредка бросая на нас свои презрительные взгляды, и так же вальяжно исчезали за горизонтом, оставляя нас наедине со смертью, которая каждый день приходит на чей-то порог. Вот и сегодня так случилось.
Я оперся на свою старую добрую трость из дуба и повернулся влево, чтобы увидеть то, что происходит в соседнем общежитии – широком двухэтажном здании песочного цвета – с самого утра там стоял невообразимый гвалт голосов: кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то спорил – но разобрать, о чём идёт речь мне так и не удалось. Идти мне тяжело, ну и пусть. Когда-нибудь мне и об этом расскажут.
К соседнему дому подъехала полицейская машина. Чёрная ласточка, вылетевшая из пыльной бури утраченного времени, безглавый орёл со сломанными крыльями. В этих песках скольких людей они не смогли найти. И скольких сами туда отправили. На них лежит вся ответственность.
Из салона вышли двое в тёмном обмундировании, с фуражками на полулысых головах. Их руки были в чёрных кожаных перчатках, на ногах – высокие сапоги. Среди этих чёрных ястребов наше поселение выглядело если не бедно, то по-настоящему удручающе. Они подняли клубы пыли и шли ближе к соседнему дому, на них неотрывно смотрели домохозяйки, алкоголики и маленькие дети. В их взглядах я мог заметить лишь зияющую дыру опустошения и жёлчь страха. Они страшились чего-то, больше чем смерти. Для них в таком случае смерть была бы выходом.
Я всегда думал о том, как спокойно выглядели люди в критических ситуациях. Одна женщина, выбегая из горящего здания, из которого мы в войну отстреливались, как могли, бежала с открытым ртом и не могла издать не звука, но её лицо… оно застыло в неистовом диком ужасе, что придавил горло и не давал завопить, что есть мочи. Другие обычно кричат, некоторые просто рыдают от горя или от счастья, что спаслись. Когда-то мы все так делали, но немногие смогли сохранить в себе частичку спокойствия.
Нас погубит наше безрассудство и безразличие. Люди – существа социальные, но человек всегда будет чувствовать себя одиноким в толпе, ведь в каждый из них ему никто. Никто никому ничего не должен. Никто никого не знает. Никто не берёт ответственность.
Так и живём.
– Да пропустите же! – габаритная женщина в домашнем застиранном сарафане пыталась протиснуться сквозь толпу жильцов, чтобы, наконец, во всём разобраться. Но люди стояли и не понимали в чём дело, вот и получалась давка. Как хорошо мне было смотреть на спектакль, стоя в десяти метрах от всего этого маленького кошмара.
Я осмотрел своё крыльцо и понял, что оно ничем не отличается от того, что стояло чуть поодаль, за которым случилось что-то плохое. В сущности, все мы были одинаковы, все мы были равны. Ну и отчего я тогда радовался? Тому, что горе не у меня? Какой позор.
Из дверей моего общежития вышел мой старый друг, имя которого я иногда забывал. Его лицо мне было всегда знакомо – пусть в голове оно размывалось волнами памяти и маразма, но стоило мне завидеть его вдалеке, как тут же всё возвращалось на круги своя. Странная штука эта память – старается забыть всё нужное, оставляя лишь хлам прошлого.
– Говорят, убили кого-то. Или поджог что ли, – будто бы сам с собой бросил он в небо и щёлкнул зажигалкой. Я почувствовал, как лёгкий ветер пригнал еле уловимый запах табачного дыма. Он курил сегодня свои любимые сигареты, и я даже по запаху мог это узнать.
– Узнаем сейчас, – невзначай ответил я спустя пару секунд гробового молчания на фоне крушащегося пласта общества. – Раз полиция приехала, значит что-то серьёзное. Видать, правда, убийство.
– Они каждый раз полицию вызывают, им же всё равно по какой причине, – мой друг вдохнул поглубже и выдохнул облачко дыма. – На прошлой неделе кто-то упал со второго этажа. Думал и, что сам, а оказалось, что пьяный друг его… того, скинул. Умер, разбившись об забор.
– Было бы всё это правдой. Никто ведь ей не разбрасывается просто так, в нашем-то захолустье.
– Люди говорят, что…
– Да люди много чего говорят, – перебил его я, развернувшись, и впервые за весь день посмотрел в его лицо. Майкл. Я вспомнил. – Никому нельзя верить. Они почти всегда лгут. Это ведь так сложно – удерживать свой статус в обществе, верно? А они и рады. Подставляют всех, предают, убивают. Чему тут удивляться?
– Генри, – сказал Майкл и потушил сигарету, бросив окурок на бетон и раздавив его ногой, – Генри, ты же знаешь, что твои разговоры ничем не помогут. Зачем ты снова распинаешься?
– Потому что молчать уже нет сил. Ей Богу, нет.
– Я когда в России жил, там тоже всё так было. И ничего, выжил.
– Но ты жил при царе. А когда революция, война, когда всё это началось, я был по другую