Пламенная любовь. Михаил Воронов
и руками и бросали глазами по окнам – словом, все население дома пришло в великое движение, обрадовалось удобному для того случаю. Я высунулся в окошко. По всем признакам, драма разыгралась в маленькой квартирке, открытые окна которой были как раз насупротив: опрокинутый горшок герани, свесивши свои ветви во двор, еще слабо трепетал своими зелеными лапчатыми листьями, показывая, что именно отсюда-то и был пущен зловещий крик; в самой же квартирке то и дело мелькали головы и слышался шумный говор нескольких голосов.
– Она ево, слышь, маханула, – докладывала на дворе одна баба.
– Врешь, он ее, – перебила другая.
– А с чего же он-то голосил?
– А с того… озорник.
– Ну, с тобой-то, видно, говорить нужно поемши.
– Скажи, фря какая!
– Ох ты, горе-генеральша, волдарь-дворянка! Смотри-ка, как распетушилась, ровно и всамделишной человек.
Бабы еще по разику обнесли друг друга ругательствами, плюнули одна по направлению другой и побежали по лестнице, ведущей к месту скандала.
– Эх, ты, братец, какой же ты неповоротливый! – ворчал все на том же дворе на дворника хозяин дома, толстый-растолстый, как сороковая бочка, – ужли ж у тебя и веревки на этот раз не случилось?
Дворник побежал в свою конуру и через минуту явился с обрывком веревки.
– Что такое случилось? – раскланиваясь с домовладельцем, спросил подоспевший на зов надзиратель.
– Покушение на убийство-с. Резчика-с любовница ножом пырнула.
– С поранением?
– Нет, поранения, кабысь, нет. Да вот пожалуйте сами.
Хозяин, надзиратель в сопровождении городового и дворник с обрывком веревки поднялись на лестницу и вошли в квартиру резчика. Гвалт тотчас усилился: вопила какая-то женщина – вероятно, сама преступница, – стонал и молил о помощи потерпевший от покушения на преступление, горячился домохозяин, ратовал дворник, галдели зрители, и, унимая других, больше всех кричал надзиратель. Но вот стали мало-помалу стихать, один только голос начальства по-прежнему переливался в высоких тонах. Еще минута – смолк и начальственный баритон: началась какая-то возня, среди которой то слышался визгливый женский голос, напряженно вопиявший: «Юфимушка! Юфимушка!» – то вырывались отрывочные фразы, вылетавшие из мужских глоток, вроде: «Крути под лопатку!», «Захлестывай по локтям!», «Не кусайся, не кусайся!» – и проч. Возня продолжалась недолго и кончилась отчаянным «кар-раул, убили!», после которого что-то загремело по лестнице, и затем на дворе показались городовой и дворник, волоком таща в квартал связанную по рукам и по ногам, растерзанную пьяную женщину, оглашавшую воздух самыми изысканными ругательствами. Толпа любопытных теснилась вокруг преступницы, а впереди, вертясь колесами и прыгая от радости на одной ножке, бежали дети. Процессия проследовала в ворота, и на дворе все смолкло. Я взглянул в окно резчиковой квартиры – там тоже полнейшая тишина; на столе горит огонь, и надзиратель что-то пишет: должно быть, составляет акт о происшествии. Акт этот составлялся довольно долго, несколько раз надзиратель то выпрямлялся и, повертывая голову направо и налево, делал вопросы присутствующим, то сгибался в дугу и упорно водил пером по бумаге. Наконец дело, по-видимому, пришло к концу. Надзиратель взял со стола лист бумаги, повертел его перед глазами, поговорил о чем-то с присутствующими и затем высунулся в окно. Взор его упал прямо на меня.
– Милостивый государь! – обратился ко мне страж благоустройства и благочиния.
– Что вам угодно? – спросил я.
– Вы грамотный?
– Немножко, – отвечал я.
– Позвольте вас попросить сюда на минутку.
Я надел фуражку и отправился через двор.
Маленькая квартирка, в которую я вошел, была насквозь пропитана запахом водки. Квартирка состояла из крохотной передней, кухни и комнаты, в которой находился надзиратель, домохозяин, потерпевший от покушения на преступление и еще две какие-то бабы. На полу валялся разбитый вдребезги полуштоф, полено, куски сокрушенной тарелки и несколько огурцов, растоптанных в какое-то тесто. Потерпевший сидел на диване в розовой ситцевой рубахе и тупо вращал большими черными глазами, совершенно вылезшими из орбит. Черные густые волосы на голове его находились в полнейшем беспорядке, руки, когда он держал их без опоры, тряслись, как в самой злейшей лихорадке; сухие, потрескавшиеся губы беспрестанно искривлялись и чмокали, свидетельствуя о том страшном внутреннем жаре, который горел во всем организме этого несчастного алкоголиста.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.