Разбор «Второго разговора», напечатанного в N 5 «Вестника Европы». Петр Вяземский
. Разрыв ждать себя не заставил. Второй «Разговор» раздался в «Вестнике Европы»: блеска в выпале было мало; но зато разостлалось облако густого дыма, под коим много кое-чего осталось скрытым. Обиженные дело свое сделали; я сделал свое, отклоня от себя неприятность сражаться во тьме, и, подобно Аяксу в «Илиаде», хотя и по другим причинам, вызывал ратоборцев к битве на дневном свете. Этого не довольно: словесные меньшие братья меньших братьев письменных, клевреты журнальных клевретов говорят, что ответ мой не ответ; что я не отразил ни одного нападения Второго Классика; что самые стрелы, брошенные мною, не попали в настоящую цель и потому остаются недействительными. Нельзя на всех угодить: иные верно меня поняли; постараюсь удовлетворить требованиям и других. У меня нет микроскопа, посредством коего Ривароль составил свой забавный «Маленький словарь великих людей». Кто отыщет, например, Второго Классика в толпе литературных мирмидонов? Да и какая польза, и что за необходимость? В общине мирмидонов царствует дух взаимности редкой: троньте одного, и вы тронули всех; а тем более если коснулись до главы единочувственного племени. И, вспомня того же Ривароля, который говорил о немцах: qu'ils se cotisent pour comprendre un bon mot[2], знаю также, что у нас меньшие братья в авторстве складываются, чтобы написать нелепость! Кто после возьмет на себя головоломный труд отыскивать в этих журнальных мозаиках вкладчину каждого? Гораздо короче и благоразумнее расплатиться напрямки с собирателем, или составителем, мозаики, предоставляя ему расчесться со своими поставщиками и воздать каждому свое. Я так и сделал. На литературную часть «Второго разговора» не отвечал я литературно, потому что почел ее, по немецкому выражению: unter aller kritike[3], хотя, по всенародному объявлению Второго Классика, я по-немецки не знаю. – Но за этим дело не станет. Если угодно, то я берусь не оставить в целости ни одного из литературных предложений, выставленных во «Втором разговоре», напечатанном в «Вестнике Европы». Он изобилует погрешностями. Стоит только вытаскивать их напоказ. Желая поступить обстоятельно, начну с начала и кончу с концом. Труд будет не на моей стороне, а на стороне посторонних читателей, если будут они иметь терпение следовать за мною в этой ловитве. По крайней мере, надеюсь, взыскательные после того не скажут, что мой настоящий ответ не настоящий ответ.
Второй Классик[4] ачинает с того, что отвергает достоверность разговора, напечатанного вместо предисловия к «Бахчисарайскому фонтану». Что же значит второй разговор, если не было первого? Вот неловкость с первого приступа.
Классик первого разговора – безыменный. Во «Втором разговоре» является г-н N, выдающий себя за Классика; он говорит, что издатель «Бахч‹исарайского› фонт‹ана›» не имел с ним разговора, но с кем с ним? Кто он? Г-н N мог сказать: «Речь идет не обо мне. Я не классик!» Тогда бы дело другое. И тут с первого приступа видим, что г-н N впутался не в свое дело! Чем далее пойдем, тем более в том удостоверимся.
Классик «Второго разговора» говорит, что Классик первого не классик. И да и нет! Не классик по званию и вследствие глубокого учения, но классик охотою, самоучкою, классик по недоброжелательству своему к чужим успехам, точно такой же, каков классик «Второго разговора»; одним словом, комическое лицо, которое таким и выведено в драматическом предисловии, подобно как Diafoirus у Мольера, не есть врач ученый, но карикатура врачей-невежд. Не понимаю, кому пришла охота олицетворить в себе творенье вымышленное!
Несколько классических произведений поэтов образцовых, каковы Ломоносов, Дмитриев[5], Озеров, Батюшков (упомянутый во «Втором разговоре») не составляют еще классической литературы. Несколько ранних плодов, созревших весною, не составляют еще лета; полдюжина томов не образует литературы. Там существует литература классическая, где все отрасли ее достигли до совершенной зрелости; у нас же многие еще и не показываются, другие только что развиваются. Неудивительно, что Второй Классик того не знает; но жаль, что журнал, некогда издаваемый писателями, каковы Карамзин и Жуковский, повторяет пустословные суждения классика-самозванца.
Насмешки на природных рецензентов не кстати! И конечно, для звания рецензента нужны природные дарования, которые не в школах добываются: ум открытый, взгляд сметливый, верный, чутье изящного, правила Благородные, независимость характера. Грубо ошибаются те, кои полагают, что для звания критика потребны только ученый чин и диплом; еще непростительнее поступают те, кои пускаются на поприще критики для отмщения мелкой своей личности или для удовлетворения раздраженным страстям почетного зоила. Побуждения полемического писателя должны быть всегда чисты и откровенны; он не должен быть двуличным; не должен в глаза искать ласки того, которого готовится уничтожать под рукою: иначе его криводушие отразится и в кривых его суждениях. Фрерон не оттого прибил имя свое к позорному столпу в литературе, что был критиком безжалостным; но оттого, что был критиком бесчестным.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте
что они складываются, чтобы понять остроту (
Ниже всякой критики (нем.). (В журнале опечатка, правильное написание: «…Kritik».)
Прошу покорнейше посторонних читателей, если решатся они прочесть мою статью, взять на себя труд прежде прочесть или перечесть второй «Разговор», напечатанный в 5-м номере «Вестника Европы»; ибо я не всегда приводил места, на которые отвечаю, и потому иные из возражений моих могли бы показаться темными. Впрочем, как жертва, ныне приносимая мною, посвящается единственно журнальным клевретам, которые словом и делом участвовали в этой полемической сшибке, то признаюсь откровенно, что не подосадую на посторонних читателей, если не разделят со мною скуки следить
О котором Дмитриеве говорит