Серафимов день (сборник). иеродиакон Никон (Муртазов)
куда мать привезла меня на лечение, находился на высоком холме, окруженном сосновым бором. Тяжесть заболевания диктовала строгий постельный режим. Так и лежали мы – кто год, кто два, а кто-то страдал и пять, и семь лет. Лег и я на долгие годы, еще не осознавая детским умом всего, что может произойти со мной. Поговорив с врачом, украдкой поплакав и напоследок молча перекрестив меня, мать уехала. Родная деревня оказалась теперь далеко. Я остался один на один с иной жизнью, с незнакомыми людьми.
Здесь было четырехразовое питание, школа, хорошая библиотека. Школа по успеваемости была первой в районе. Ученики лежали на койках с колесиками. Каждое утро заботливые нянечки развозили детей по классам, а после занятий доставляли их обратно в палаты.
Мне врезалась в память огромная кумачовая надпись на стене санатория: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». И это была правда. Больные дети не чувствовали себя обделенными. Мы слушали радиопередачи, играли на гармони, сражались в шахматы, шашки, морской бой, пели песни, читали, шумели и спорили. Девочки занимались рукоделием. Старшие ребята выпускали стенгазету, составляли кроссворды.
Большой радостью была для всех нас встреча на каталонках в кинозале. Собираясь вместе, мы, дети разных народов, считали себя единой советской семьей. Напоминание о национальности служило поводом для обид.
Наши шефы, работники Казанского исторического музея, привозили и показывали свои экспонаты. Общество слепых устраивало концерты. В дни праздников выступали пионеры и ветераны. Воспитывали нас на примерах преданности Родине, служения своему народу, безоглядной веры в человеческие силы. Основой воспитания служил дух гордого атеизма.
Я быстро включился в общую жизнь, стал неугомонным участником всех ребячьих увлечений: подбирал на гармони полюбившиеся мелодии, оформлял стенгазету, много читал. Новые впечатления совсем заслонили в моей душе образ матери и родного дома.
Мать приезжала ко мне раз в год. Наплакавшись вдоволь, она с лаской и болью смотрела на меня, гладила по голове, утешала, измеряла мой рост. Она молилась, и, думаю, ее молитва доходила до Бога. После ее отъезда какое-то внутреннее волнение не отпускало меня. И тогда я мечтал поскорее уехать отсюда.
Лечение облегчало страдания, но болезнь лишь отступала, по-прежнему совершая свое коварное разрушительное дело, проникая в известковую оболочку костей. И все же на время мой недуг отступил: врачи поставили меня на ноги. На меня надели желатиновый корсет, в руки дали костыли и велели ходить. Голова кружилась, ноги дрожали, а радости не было конца. Вскоре приехала мать и забрала меня домой. С грустью прощался я с друзьями, с санаторием, ставшим мне родным домом. Стояла осень, в воздухе веяло прохладой, под ногами шуршала опавшая листва.
– Теперь мы будем жить с монашками, – сказала мне мать, спускаясь с горы. – Они обе старенькие. У Анны Михайловны хороший голос – она поет в церковном хоре, а Феня убирает в храме. Они очень хорошие, добрые.
Я молчал, не зная, что ей ответить: сама тема была для меня чужой. Я еще помнил некоторые молитвы, выученные в раннем детстве, но они не имели никакого значения в моей нынешней жизни.
Вечером мы уже были в родной деревне. Наш маленький домик имел двух хозяев. Одну половину занимали наши пожилые соседи, а вторую – мы. В комнате было уютно и тепло от натопленных печей. Тонкое, забытое благоухание свечей и ладана пронзало до самого сердца. В небольшой комнате было очень много икон, перед которыми горела большая лампада. Тикали ходики. За окнами моросил осенний дождь. Анна Михайловна дала мне почитать небольшую, сильно потрепанную книгу с желтыми страницами. Это был Закон Божий. Я читал ее, как сказку, пока не уснул.
В полночь я проснулся. Тусклый, мягкий свет лампады освещал комнату. Вдруг я увидел, как из кухни черной тенью вошел в комнату человек и сел на сундуке у моих ног. Отчетливо вырисовывались голова, плечи и руки. «Кто это?» – подумал я. Захотелось ощупать вошедшего. Я сел и протянул руки. Они ничего не ощутили, хотя призрак продолжал сидеть не двигаясь.
Я сразу разбудил мать и монашек. Включили свет. Видение пропало.
– Это тебя бес пугает, – со вздохом сказала Анна Михайловна. – Ушел ты от него, вот ему и лихо. Молиться надо.
Свет выключили, и мы вновь заснули.
Утром и днем я был в раздумье. От внезапной встречи с потусторонней силой возник вопрос: «Если ночной гость – это бес, значит, есть и Бог?»
У Господа много путей обращения к Себе грешника. Видимо, этот путь был – от противного. Во вторую ночь я проснулся опять в полночь.
Лежал, закрывшись ватным одеялом, и с минуту ни о чем не думал. И вдруг почувствовал, что кто-то, весом с кошку, прыгнул на меня откуда-то сверху и стал бегать по мне взад-вперед с небольшими остановками.
Я испугался, не зная, что мне делать. Боялся выглянуть из-под одеяла. «А если попробовать перекреститься?» – подумал я и осенил себя крестным знамением под одеялом. «Кошка» добежала от ног до живота и остановилась. На грудь она не пошла. Тогда я все понял. «Кошка» боится креста. Вынув руку из-под одеяла, перекрестил всю постель, и… сатанинское