Безымянный замок. Историческое фэнтези. Кирилл Берендеев

      Средневековье для нас, жителей нового времени, давно превратилось в века, овеянные мрачными легендами, жуткими сказаниями о дикарских нравах, о тысячах невинно сожженных, о великих нашествиях и страшных эпидемиях. Столетия, прошедшие с падения Рима, слились в темное время, которое кончилось лишь с приходом благородных мужей эпохи Ренессанса, которые своими познаниями отринули душивший мир каменную скрижаль догматов веры, чтоб построить справедливое, достойное общество, подобное тому, которое описывал Платон, и где не свирепствовали ни чума, ни Торквемада.

      Но только большая часть этих историй – легенды, сочиненные в последующие века, и видоизмененные по нравам и обычаям викторианской поры. История и культура давно ушедших времен непроста для понимания нынешних поколений, она кажется и смешной и страшной, несуразной, будто придуманной пришельцами с другой планеты.

      Отчасти это так. Одна цивилизация сменила другую, миг изменений пал всего на одно-два поколения, обрушение прежних, незыблемых в течении веков, жизненных укладов случилось столь быстро, что сыны новых времен не могли поверить в житье и поступки собственных отцов. Что далеко ходить, через двадцать пять лет после падения СССР мы, жившие в нем, едва не поголовно воспринимаем его как скопище мифов и легенд, не то прекрасных, не то ужасных, но в любом случае, как нечто совершенно иное, пришедшее из неведомого мира, в котором жили не то морлоки, не то элои.

      Меж тем большую часть легенд о Средневековье надлежит разрушить хотя бы для того, чтобы понимать, как и чем жили тогда простые и знатные люди в самых разных странах. И когда свет истины проливается на тьму восторгов и презрений, взору предстает удивительная картина. Небольшой раздробленный мирок вдруг обзаводится прочными, надежными связями, а моря и дороги заполняются бесчисленными кораблями и караванами, торопящимися из порта в порт, из города в город. Ганза на севере и Венеция с Генуей на юге с давних времен прокладывали маршруты для товаров и путешественников; как странно слышать о том, что венецианские нефы перевозили еще в двенадцатом веке не только и не столько пшено или мрамор, сколько пассажиров: ремесленников, пилигримов, монахов, знатных дам и их кавалеров или прислугу. Что суда строились с расчетом на обустройство в каютах до тысячи пассажиров. Что большинство посадского населения знало грамоту. Что карантин был выдуман не в Англии шестнадцатого, а в Венеции двенадцатого века, державшей на рейде корабли две недели – период инкубации чумы, охватившей тогда север Италии. И что порох изобрел не монах Шварц, а первые пушки в Европе появились задолго до его рождения.

      И на этом фоне уже не так странно воспринимаются открытия братьев Поло, отправлявшихся в Африку и далее в Китай. Да, тогда твердо знали о круглой Земле и пользовались компасами – не магнитными, но солнечными. Не пугались затмений, но пользовались календарями для них. Но и как и мы сейчас, верили в невероятное, считая его частью обыденного, скрывающегося совсем рядом от дома, за околицей, за каменными стенами. Именно там, как мы верим и поныне, водятся не то драконы, не то чупакабры, не то псоглавцы – одного из которых крестили, а затем и возвели в ранг святых. Мир и тогда и сейчас был пронизан магией, и так же делил ее на два сорта. Постижимую и разрешенную вседержавной Церковью и непостижимую, а потому запретную.

      И если тогдашняя церковная магия теперь нам кажется жестоким бременем, под чьей тяжестью сгибались выи и простецов и знати, то в самом Средневековье верой в господа и святых подвижников и праведников его была пронизана самая жизнь человека. Это трудно понять, и еще труднее представить, ибо не с чем сравнивать. Но та вера как и нынешняя, усеченная и порезанная ответвлениями, давала все те же свободы вероисповедания чужеземцам, где без них, без арабов и мавров, Европа потеряла собственное прошлое, варварски уничтоженное не сколько гуннами и вандалами, сколько раннехристианскими святыми государями. И когда Крестовые походы стали рутиной, важной лишь во внутренней политике, стало возможным открыться давно потерянному – стихам Горация и трактатам Геродота, трагедиям Софокла и комедиям Аристофана. Светская культура, передаваемая из рук в руки монахами разных стран и вер, а с ней и наука, создаваемая и распространяемая теософами от Роджера Бэкона до Парацельса, постепенно открывались миру. Художники не просто заново открывали трехточечную прямую перспективу, взамен иконописной обратной, но и покушались, как Джузеппе Арчимбольдо, на абстрактную живопись. Поэты создавали новые размеры, философы укореняли новые языки. В том мире люди общались в путешествиях на общепринятой латыни, носили примерно одинаковые одежды, праздновали одни праздники. Но уже тогда непогрешимость Церкви стала объектом насмешек вагантов и скоморохов, и хотя сил ее еще хватало на отлучение государей от власти, на запрещение пороха, ибо он пах серой, на гонения ученых, все одно, устоявшийся мир оказывался вовсе не таким, каким мы его привыкли воспринимать. Он был гораздо сложнее и многограннее и уж точно не замазывался оттенками серого, как грязь под ногтями.

      Но отчего вышло, что историю Средних веков мы знаем лишь по россказням века последующего? Видимо, в нем все