Нигдерево. Мария Фомальгаут
сем.
Да вы сами подумайте, откуда у луны третья сторона?
Тух-тух-тух, тух-тух-тух…
Нефритовая ступка.
Агатовый пестик в мягких лапках.
Тух-тух-тух – снег падает с неба, укрывает Синь.
Земля такая – Синь.
Была Хань.
Была Цинь.
Была Чу.
А вот – Синь.
Еще будет Вэй.
И Шу будет.
И У.
Воет ветер, завывает за зябкими стенами фанзы, – Вэ-э-э-эй, Шу-у-у-уу-у, У-у-у-у-у-уу!
Пророчествует ветер.
Где-то в императорском дворце старый прорицатель прислушивается к завыванию ветра, запоминает жуткие слова из далекого будущего.
Одинокая птица причитает в заснеженных зарослях – Хань! Цинь! Синь!
Тух-тух-тух – падает снег.
Тух-тух-тух – толчет старый знахарь целебные травы.
Нет, ступка не нефритовая.
И пестик не агатовый.
У знахаря по простому всё.
Это для Ю снадобье.
Хворает Ю, кровью кашляет.
У Ю ресницы длинные, как тени по вечерам в месяц ю, и чёрные, как ночи в месяц ю.
Ю – это месяц такой, второй по осени.
В этот месяц и родилась Ю семнадцать зим тому назад.
Знахарь поит Ю снадобьем, кланяется Ту, разводит руками, чем мог, тем помог.
Тревожно у Ту на душе, дрожит у Ту рука, когда бросает Ту в ладонь знахаря мелкие монеты. Вроде и на тигра хаживал Ту, и в реке тонул, повздорил с духом реки – и то не было так страшно, как сейчас.
Завывает ветер за тонкими стенами, зовет Ю – Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ю вздрагивает, мечется в бреду.
Ки берет лук со стрелами.
Прикасается губами к разгоряченной щеке Ю.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Это ветер за окнами.
Ки выходит в снег, в метель, в холод, куда пошел, ну куда пошел, как будто можно найти в холодном лесу в месяц цзы.
Только невидимая птица причитает в зарослях – Хань! Цинь! Синь!
Тух-тух-тух.
Это стучит агатовый пестик в нефритовой ступке.
Гуй-хуа, гуй-хуа, гуй-хуа.
Так шелестит кричное дерево.
Это оно может.
Шелестеть.
Тух-тух-тух.
Шелестит подол платья, Нюйва шагает мимо по редким облакам.
Ю Ту кланяется Нюйве, едва не роняет пестик, смущенно поводит длинными ушами.
Нюйва смеется.
Так его зовут – Ю Ту.
Лунный заяц.
Лунный заяц.
Ту поднимает голову, отворачивается от бушующего ветра, смотрит на диск луны.
Складываются пятна в причудливый рисунок.
– Па, а там чи-во?
Маленький Ту дергает отца за полу, тычет пальцем в небо:
– А там чи-во?
– А заяц. Лунный.
И правда, вот он, сидит на луне, стучит пестиком в ступке, готовит снадобье бессмертия.
– У-у-у-у-у-у-у-у-у!
Ветер пророчит об империи У, которая будет когда-то.
Ветер, он много что знает, много что напророчит.
Тух-тух-тух.
Стучит агатовый пестик в нефритовой ступке.
Шелест платья.
Сивамну, госпожа моя.
Холеные руки берут драгоценное снадобье в ступке.
Шелест платья.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ветер зовет Ю, Ю мечется в бреду, протягивает руки к тусклому очагу, отгоняет смутные видения.
Ю Ту отрывается от снадобий, прислушивается.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ветер поет.
Ю Ту не понимает, что за Ю, откуда Ю, почему Ю.
Ветер летит к маленькой хижине, обвивает её со всех сторон, завывает – Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Теперь Ю Ту и сам видит.
Ю.
У Ю ресницы длинные, как тени по вечерам в месяц ю, и чёрные, как ночи в месяц ю.
Ю – это месяц такой, второй по осени.
В этот месяц и родилась Ю семнадцать зим тому назад.
– Хань! Цинь! Синь!
Одинокая птица пророчит в зарослях.
Ту натягивает тетиву, тут же опускает, – не разглядеть мелкой птахи в снегу, да и толку с неё, с мелкой-то птахи…
– Цзинь!
Только непонятно, какая Цзинь, западная или восточная.
Пока ни той, ни другой нет.
Ту сжимает зубы, будь он проклят, если вернется с пустыми руками, будь он проклят…
Ту