Город любви. Вероника Давыдова
прислал посыльного с приглашением на вечерний пир в тесном кругу.
Мысли Юлия оживились, и он, повернув голову, заинтересованно уставился на Колона.
– Все разузнал, да? А из кого будет состоять этот тесный круг?
Номенклатор широко улыбнулся и пожал плечами. Молодость и врожденное озорство не позволяли красавцу-греку с должным почтением относиться к своему хозяину. Между ними давно, еще с детства, установились теплые, почти дружеские отношения, но Колон никогда не забывал своего места, сочетая в отношении к Юлию преданность и искренность, что редко встречалось у невольников. Не будь этот грек потомственным рабом, Юлий был бы счастлив иметь такого друга, но поскольку судьба распорядилась так, а не иначе, патриций выразил свое доброе отношение к Колону в том, что обучил его чтению, арифметике, письму и полностью доверил ведение дел.
Глядя на добродушную улыбку, озарившую точеное лицо раба, Юлий понял, что тот ничего толком не знает. Лениво потянувшись, патриций нехотя поднялся с жесткого, но удобного ложа, накинул тогу и вышел в атрий.
Посыльный, мальчик лет двенадцати, крутился у стены, рассматривая роспись. Увидев Юлия, он быстро отошел к двери и, запинаясь, пробормотал:
– Эдил Луций Юлий Кален просит Публия Юлия Сабина пожаловать к нему на вечернюю трапезу.
– Отец один, или у него гости?
– Сегодня утром прибыл сенатор Клавдий, господин.
– Из Рима?
– Да, господин.
Юлий коснулся рукой подбородка.
– Так-так… – проговорил он. – Либо моему родителю снова взбрело в голову отправить меня обучаться юриспруденции, либо он хочет внести в мою жизнь разнообразие посредством приобщения к политике. В любом случае подтверждается пословица: «Все дороги ведут в Рим». Что ж, сенатор Клавдий станет свидетелем забавного зрелища – противостояния между отцовским претенциозным aut Caesar, aut nihil31 и моим неизменным cuique suum32. Ступай, мальчик, – обратился он к посыльному. – Скажи своему хозяину, что через три четверти часа я буду у него.
Спустя ровно сорок пять минут Юлий, одетый в светлую тогу дорогого плотного сукна и длинный двойной плащ, вышел из носилок перед домом эдила Помпей – самым роскошным зданием на улице Фортуны. Патриция встретил пожилой темнокожий номенклатор и через огромный атрий проводил в триклиний для пиров.
Юлий часто бывал здесь, в новом доме отца, и его уже не могли поразить ни резные, тонкой работы столы, ни ворсистые персидские ковры на широких ложах, ни восхитительная роспись на стенах, ни посуда, инкрустированная драгоценными камнями, ни изысканные яства на золотых подносах. И все же он замер, лишь переступив порог триклиния, замер, пораженный… Он не слышал приветствий отца, не помнил, какие фразы слетали с его губ в ответ на любезности престарелого сенатора. Перед ним предстала Венера.
Не успев очнуться, Юлий уже оказался возлежащим рядом с нею, и лицо его горело от смущения
Или Цезарь, или никто
Каждому свое