Фламандские примитивы. Елена Попова
удом, я сама не отношусь к профессиональным искусствоведам, и рассказ мой рассчитан на таких же, как я, любителей, чей разум не замутнен поглощением пухлых (и, признаться, иногда крайне занудных) искусствоведческих фолиантов. В своих познаниях в рассматриваемой области я прошла путь от полного дилетантизма и неведения (даже невежества, причем самого дремучего образца) до некоторой осведомленности, которая помогает мне кое-как ориентироваться в ранее неизведанной мною области – раннем периоде Северного ренессанса. Двигало мной на этом пути природное любопытство и желание понимать то, что я перед собой вижу.
Мое изначально невежество отчасти оправдывает то, что тема «добарочной» Северной живописи на постсоветском пространстве до недавнего времени была не особенно популярна даже в узком кругу знатоков. В советское время все мы были «перекормлены» эстетикой соцреализма, которая при всей ее «жизненности» и «идейности» нередко подпитывалась все теми же идеалами античности, что и эстетика Итальянского возрождения. И если об Итальянском возрождении у цивилизованных сограждан есть хоть какое-то представление, ибо худо-бедно это преподавалось в школе и описывалось в хрестоматийных изданиях, то о том, что существовало еще и какое-то другое Возрождение, «Северное», знают немногие. Ранние фламандские, немецкие и французские мастера долгое время незаслуженно были обойдены вниманием как профессиональных искусствоведов, так и интересующихся живописью обывателей.
Да и сейчас большинство книг, посвященных этой тематике, по большей мере содержат множество иллюстраций и описательную часть на предметном уровне (поясняется то, что и так очевидно), а также рекомендательную часть – что должен чувствовать созерцающий их зритель, но при этом очень мало внимания уделяется тому, ЧТО именно изображено на той или иной картине и какой это имеет смысл. Повторюсь, даже таких книг довольно мало.
И очень зря! Ведь речь идет о почти столетнем периоде, породившем самобытное и узнаваемое направление живописи; это целая плеяда мастеров, чьи сохранившиеся до наших дней работы украшают лучшие музеи мира, причем работы эти весьма разнообразны и довольно многочисленны, не смотря на почти 600 лет, которые разделяют нас и их авторов. Ни иконоборческие бунты в Нидерландах, ни войны, ни революции не смогли уничтожить полностью эту сверкающую россыпь ярких и необычных шедевров.
Неискушенному читателю может показаться, что название «фламандские примитивы» – немного пренебрежительное и даже обидное. Сразу представляется живопись простодушная и наивная – «детская»; что-то вроде работ Нико Пиросмани или Таможенника Руссо, по-своему очаровательных, но не демонстрирующих вершин технического мастерства. Такое уж свойство русского языка: слово «примитив» имеет некий негативный оттенок и неизбежно ассоциируется с чем-либо простеньким, неискусным, не развывшимся, особенно в сравнении с чем-то последующим, более совершенным. Однако в случае с ранними фламандскими мастерами это всего лишь изначальная трактовка латинского слова «primitivus» – первый, самый ранний.
До определенного времени для меня лично словосочетание «фламандские примитивы» не означало ровным счетом ничего, потому как веяло от него, как мне тогда казалось, смертельной скукой и бархатной архивной пылью. Даже увлекшись искусствоведением, я долгое время игнорировала эту довольно обширную область, считая себя страстным любителем голландской живописи XVII века. Все более ранние периоды живописи казалось мне архаичными, овеянными академической и богословской тоской, а потому не заслуживающими внимания – надо же было изысканной барочной живописи из чего-то вырасти, надо же было мастерам с чего-то начать, чтобы со временем виртуозно овладеть своими приемами, но не тратить же время на изучение их ранних неумелых штудий.
Долгое врем меня не привлекали все эти однотипные тощие тела с большими головами, однотипные религиозные сюжеты, уплощенные формы и идеализированные лица. На меня, любительницу всего древнего, поначалу не производили впечатление даже датировки, от которых кружилась голова: 1400-такой-то год – что-то до царя Гороха, когда не только Иван Грозный еще не родился, но даже и его папа, Василий Третий. А ведь парсуна с его изображением считается первым светским портретом на Руси. И хоть Феофан Грек и Андрей Рублев творили одновременно с Кампеном и ван Эйком, но из-под их кистей выходила исключительно каноничная религиозная живопись – фрески и иконы. Первый светский портрет «зарубежного производства» (предположительно итальянской работы) попал на Русь только в 70-х годах XV века, когда сватавшемуся к Софье Палеолог Ивану Третьему привезли «лик на иконе написанный» его невесты, и это событие вызвало такое потрясение у его современников, что попало в летопись. К этому времени на другом конце Европы уже давно был написан «Портрет четы Арнольфини» Яна ван Эйка, портрет Карла Смелого Рогира ван дер Вейдена и множество других портретов и алтарей фламандских мастеров.
Все это я узнала позднее, когда у меня неожиданно пробудился интерес к ранним фламандцам. Не замечали такой странной штуки? – скучным кажется то, в чем не разбираешься. Как только начинаешь изучать предмет