Кому на Руси жить хорошо. Николай Алексеевич Некрасов
умом раскидывает, пытаясь понять, что с ним и его спутниками случилось, пока не приходит к выводу, что «леший шутку славную» над ними подшутил.
В поэме возникает комическое сравнение спора мужиков с боем быков в крестьянском стаде. И заблудившаяся с вечера корова пришла к костру, уставила глаза на мужиков,
Шальных речей послушала
И начала, сердечная,
Мычать, мычать, мычать!
На губительность спора, перерастающего в нешуточную драку, откликается природа, причем в лице не столько добрых, сколько зловещих ее сил, представителей народной демонологии, зачисленных в разряд лесной нечисти. На спорящих странников слетаются взглянуть семь филинов: с семи больших дерев «хохочут полунощники».
И ворон, птица умная,
Приспел, сидит на дереве
У самого костра,
Сидит и черту молится,
Чтоб до смерти ухлопали
Которого-нибудь!
Переполох нарастает, ширится, охватывает весь лес, и, кажется, сам «дух лесной» хохочет, смеется над мужиками, отзывается на их перепалку и побоище злорадными намерениями.
Проснулось эхо гулкое,
Пошло гулять-погуливать,
Пошло кричать-покрикивать,
Как будто подзадоривать
Упрямых мужиков.
Конечно, авторская ирония в «Прологе» добродушна и снисходительна. Поэт не хочет строго судить мужиков за убогость и крайнюю ограниченность их представлений о счастье и счастливом человеке. Он знает, что эта ограниченность связана с суровыми буднями жизни крестьянина, с такими материальными лишениями, в которых само страдание принимает порой бездуховные, уродливо-извращенные формы. Это случается всякий раз, когда народ лишается хлеба насущного. Вспомним прозвучавшую в «Пире» песню «Голодная»:
Стоит мужик —
Колышется,
Идет мужик —
Не дышится!
С коры его
Распучило,
Тоска-беда
Измучила…
И для того чтобы оттенить ограниченность крестьянского понимания счастья, Некрасов сводит странников уже в первой части поэмы-эпопеи не с помещиком и не с чиновником, а с попом. Священник, лицо духовное, по образу жизни наиболее близкое к народу, а по долгу службы призванное хранить тысячелетнюю национальную святыню, очень точно сжимает смутные для самих странников представления о счастье в емкую формулу.
– В чем счастие, по-вашему?
Покой, богатство, честь —
Не так ли, други милые? —
Они сказали: «Так»…
Конечно, от этой формулы сам священник иронически отстраняется: «Это, други милые, счастие по-вашему!» А затем с наглядной убедительностью опровергает всем жизненным опытом наивность каждой ипостаси этой триединой формулы: ни «покой», ни «богатство», ни «честь» не могут быть положены в основание истинно человеческого, христианского понимания счастья.
Рассказ попа заставляет мужиков над многим призадуматься. Расхожая, иронически-снисходительная оценка духовенства обнаруживает тут свою неправду. По законам