Умножающий печаль. Георгий Вайнер
n>
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ЭКСТРАДИЦИЯ
– Ты очень хитрый парень, – сказал Пит Флэнаган, повернул руль налево, и мы покатили в сторону Трокадеро.
Спорить с ним бессмысленно, как забивать лбом гвозди. Да и вообще разговаривать неохота. Жестяной пузырь машины был заполнен щемящей золотой песней саксофона Птицы Чарли Паркера, протяжной, сладкой, плотной, как облако из сливочного мороженого.
Через окно я рассматривал скачущее отражение нашей машины в зеркальных витринах – черный юркий «ситроен» с проблесковым синим фонарем на крыше. Его тревожный пульсирующий свет был неуместен в этом мягком воскресном утре, еще не увядшем от подступающей жары, от потной людской суеты, не задушенном синеватым угаром автомобильного дыма.
– Я не хитрый, – ответил я Флэнагану, когда мы выскочили на набережную и погнали по правому берегу. – Я задумчивый. По-русски это называется «мудак»…
– Правда? – переспросил на всякий случай Пит, хотя ему было все равно.
– Абсолютно, – заверил я серьезно. – Так и запомни: захочешь русскому сказать приятное, смело говори: вы, мол, месье, мудак… Это русский эвфемизм понятия «доброжелательный задумчивый мудрец».
– Запомню, – пообещал Флэнаган и повторил вслух: – Мьюдэк…
– Во-во! Так и говори…
Слева над рекой торчала Эйфелева башня, на которой полыхало неживыми белыми сполохами электрическое табло – «До 2000 года осталось 534 дня».
И что? Что теперь делать?
Воздетый в безоблачное голубое небо, фигурно скрученный железный перст торжественно и грозно предупреждал ни о чем – если бы там, в туманном небытии, через 534 дня должно было что-то случиться, от нас бы это тщательно скрыли. Мы живем в замечательное время, когда никого ни о чем заранее не предупреждают. А раньше нешто предупреждали? Разве что пророки о чем-то жалобно просили народы. Да кто же их когда слушал? Интернета тогда на нашу голову не было.
– Пит, ты знаешь, что через 534 дня наступит новый век? – спросил я Флэнагана.
– А ты что, считал их? – усмехнулся Пит.
– Нет, я в управлении разведки подсмотрел секретный доклад – они предполагают, что это достоверная цифра. Ну, может быть, 536… Это ведь никогда до конца не ясно…
– Угу, – кивнул серьезно Флэнаган. – Скорее бы…
– А что случится?
– На пенсию можно будет уйти. Надоела мне наша собачья работа, – равнодушно сказал Пит.
– Да брось ты! Всякая работа – собачья. Не собачий только отдых, – глубокомысленно заметил я. – Но отдыхать все время нельзя.
– Это почему еще? – искренне удивился Пит.
– Отдых превратится в работу. Будешь мне жаловаться: надоел мне этот собачий отдых…
– Дурачок ты, – усмехнулся Пит. – Молодой еще…
Мы уже проехали Дефанс, миновали громаду Большого стадиона, сквозанули на оторут 9 – в сторону аэропорта Шарля де Голля. И от этой утренней воскресной пустоты, от желто-голубого света, окутывающего город золотистой дымкой, от печально-сладкой музыки Чарли Паркера, от никнущей малахитовой зелени бульваров охватывало меня чувство щемящей грусти, смутного ощущения прощания, разлуки надолго, может быть, навсегда.
– Что будешь на пенсии делать, Пит?
– Жена присмотрела домик в Провансе. Там и осядем, наверное…
– А домой, в Шотландию, не тянет?
Флэнаган пожал плечами:
– Там уже нет моего дома… Там – скромный риэл-эстейт. Старики умерли, ребята выросли, разъехались. Приятелей встречу на улице – не узнаю…
– Тогда покупай в Провансе, – разрешил я. – Буду к тебе наезжать, съездим в Грасс, там дом Бунина…
– Какой-нибудь новый русский?
– Нет, это очень старый русский…
– Богатый? – поинтересовался Пит.
– Умер в нищете.
– Странно, – покачал головой Пит. – Я не видел во Франции бедных русских.
– Оглянись вокруг. Вот я, например…
– Потому что ты – доброжелательный мудрец, задумчивый мьюдэк, – утешил Пит.
– Вот это ты очень правильно заметил, – охотно подтвердил я.
Город уплывал вместе с волшебной мелодией Паркера, которую почти совсем задушил, измял, стер тяжелый басовитый рык турбин взлетающих и садящихся самолетов. Индустриально-трущобная пустыня предместья, нахально рядящаяся под пригород Парижа.
– Я хочу рассказать тебе смешную историю, Пит…
Флэнаган, не отрывая взгляда от дороги, благодушно кивнул, наверное, сказал про себя по-английски: мол, валяй, мели, Емеля…
– Я в школе ненавидел учебу…
– Да, ты мало похож на мальчика-отличника, – сразу согласился Пит.
– На всех уроках я читал… Закладывал под крышку парты книгу – и насквозь с первого урока до последнего звонка. У меня не хватало времени даже хулиганить.
– Много упустил