Со-чинители. Майк Гелприн

      Алфей тяжело, хрипло, с присвистом дышал, словно прохудившиеся кузнечные мехи. Глаза его были закрыты.

      – Я здесь, отец, – переступив с ноги на ногу, напомнил о себе Трой.

      Старый кузнец разлепил веки.

      – Сынок, – прохрипел он. – Мне нечего сказать тебе, нечем тебя напутствовать. Прошу лишь об одном: смирись. На тебе брат и сестры. Не прекословь, когда творцы придут забирать наше, кровное.

      Трой стиснул зубы. Творцов он ненавидел. И был бессилен. Как и все прочие, как любой и каждый обитатель некогда могущественного, а ныне порабощенного, на колени брошенного королевства. Творцы были жестоки и скоры на расправу. Непокорность и неповиновение строго и неизбежно карались. За своеволие, ослушание, неуплату податей провинившихся гнали на каторгу. В соляные копи. В каменоломни. Вместе со всяким сбродом, отправляющимся туда же за кражи, разбои и грабежи. Грехи посерьезнее карались смертной казнью.

      – Я понял тебя, отец, – проговорил Трой глухо. – Я буду покорным.

      – Хорошо, сынок. Позови теперь младшенького.

      Бледный, узкоплечий, тонкий в кости Илай на брата не походил совершенно. Для семейного дела он по хилости не годился, даже в подмастерья. Перебивался случайными, разовыми приработками – за гроши.

      – Подойди, сынок, – тихо, едва слышно велел умирающий. – Наклонись. Ближе. Еще ближе. Еще.

      Илай коснулся ухом дряблых, обнесенных белесым налетом старческих губ.

      – Слушай, сынок, и запоминай. Мой отец погиб, когда я был младенцем. На второй день нашествия, когда творцы взяли город. Знай: твой дед не был ни кузнецом, ни брадобреем, ни сапожником, как его сыновья. Он был чинителем, магистром второй ступени.

      Илай охнул от изумления. Об ордене чинителей ходили лишь слухи, шепотом, из уст в уста. Говорили, что были магистры могущественны и способны изменять мир, латать образовавшиеся в нем прорехи, чинить их, штопать, затягивать. Унимать штормы и гасить ураганы, призывать грозы и разгонять тучи, возводить крепостные стены и приводить в смятение неприятеля. Как чинители это проделывали, было неведомо, но поговаривали, что владели они древними тайнами, доступными лишь избранным и посвященным.

      Всякое говорили, и где правда, где вымысел, было не отличить. Наверняка знали лишь, что остановить нашествие чинители не сумели, и творцы истребили их всех поголовно, а замок ордена сровняли с землей.

      – В кузничном подвале, в восточном углу, найдешь сундук, – из последних сил прохрипел Алфей. – В нем потайное дно. Под ним Книга. Возьми.

      Илая передернуло. Книги были запрещены, все, кроме букварей и часословов, по которым обучались толмачи-грамотеи. Да еще долговых свитков, в которые те записывали суммы податей. В грамотеи отбирали творцы почему-то самых нерадивых, косноязычных и туповатых недорослей. Прочие Книги были уничтожены сразу же после нашествия, так же, как королевская библиотека, в которой они хранились. Редкие уцелевшие экземпляры неизбежно сжигались на кострах, иногда вместе с утаивавшим их владельцем.

      – Зачем, отец? – выдохнул Илай. – Что я буду с ней делать?

      Старый Алфей выгнулся на ложе дугой. Тонкие струйки крови родились в уголках губ и зазмеились по щекам. Глаза закатились. Судорожно хватая воздух распяленным ртом, кузнец силился вытолкать, выдавить из себя слова.

      – Тайны, – с трудом разобрал Илай. – В Книге тайны чинителей. Никому…

      Старик захрипел и смолк. В последний раз содрогнулся, вытянулся на ложе. Илай попятился. Спиной отворил входную дверь. Обернулся к брату и сестрам. Трой стоял молча, насупившись. Рослая, черноволосая и гордая красавица Марица обнимала светленькую робкую Ладицу за плечи. Илай потупил взгляд.

      – Нашего отца, – проговорил он медленно и скорбно, – нет с нами больше.