Были, не были (сборник). Элеонора Татаринцева
юза писателей.
Осень
Осень… Это не время года, это состояние души. Все ярче: краски, обиды, прощания… Встречи нетипичны, скорее, как исключение, расписанием не предусмотрены. Если уж придет долго-долго ожидаемый и безнадежно опоздавший поезд, то нелепо, не в такт и вопреки…
Осень – время драматическое: по увяданию, по памяти, по первым осколкам льда – каблуками, проклятиями, бесчувственной метлой уставшего дворника – все можно, все оправданно. Осень!
Если вам хочется что-то потерять – самое время! Потом, в отголосках других времен, листья будут повторять рефреном последние минуты прощания. Сложится песня… Это ли не подарок!?
Осень! Троекратное напоминание об остуде: сентябрь, октябрь, ноябрь…
Тепло уже не окликай – не ответит. Разве нелепый случай развернет полдневное окно в сторону солнца и не облетевшей желтизны тоскующих листьев. И то ненадолго… Осень – время сбора урожая. Какого? Все, что зачиналось, развивалось, смеялось и пело, расцветало в солнечных днях и томно зрело в объятиях ночей – увяло. Промокло под проливными дождями обид. Потеряло форму и внешнюю привлекательность. И по ветру пеплом, забыванием, упреками – все неважно, все БЫЛО… Наотмашь, с беспощадностью увядшей травы и хлопнувшей двери. Осень и одиночество – традиционный тандем времени.
И еще эта нелепая попытка осени каждый раз возвращать меня к тебе… или меня к себе? Костры очищения или костры инквизиции горят каждый раз в моей памяти. В те наши давние времена они, как многоточия пылали по обочинам дорог, заполняя прелым ароматом весь осенний город, и наши души взлетали в причудливых клубах дымными призраками прямо в небо.
С той бесконечно дальней поры публичное сожжение листьев отвергнуто городом. Дым увядания оказался вреден для жизни.
Осень – вечерний возраст любви… еще один рассвет, мокрый от слез на оконном стекле, еще один кусочек синевы в чужих глазах и ветер, как бездомный котенок, прячется в подворотне старого подъезда. То бросится поиграть с опавшим листочком, то забьется в кучу мусора, шарахнувшись от чужой тени…
Я открываю дверь в дом, даже не укрываясь от непогоды. Заходи, осень, твоя пора! Будем жить вместе…
Этюд в желтых тонах
Здравствуй, мой дом! Ты почему меня так сумрачно встречаешь? Ну, конечно, я виновата перед тобой – вторую неделю не прибираюсь. Но и ты пойми, мама болеет, надо было с работы к ней успеть, воды натаскать из колонки, дров приготовить на завтра – у нее ведь не как у нас с тобой, почти деревенские прелести быта. Уже поздно, а я, видишь, только пришла, взмыленная от бега, ветром до слез исхлестанная. Противная осень в этом году: серая, стылая. Грязи у подъезда по колено, прости уж, натоптала я на пороге.
Уже поздно, но мы с тобой все равно устроим генеральную мойку, как же иначе!
Ну, простил? Видишь, я уже начинаю!
Простил… Блаженно подставляешь мокрой тряпке смуглое тело своих половиц, и вот я уже ощущаю твое чистое и влажное дыхание.
А помнишь, как мы с тобою впервые познакомились? Типично чем-то недовольный комендант открыл твою, пока еще беспризорную дверь и, наскоро пробормотав о моих правах и обязанностях, удалился с достоинством.
Передо мной расстилались двенадцать квадратных метров жилищного полуфабриката общежитейского варианта со всеми остатками прелести недавно закончившегося строительства. Ты был совершенно беспомощен в своей неприглядности, не защищенный даже окнами – стекол не хватило.
Я зажмурилась и переступила порог, призвав в попутчики фантазию.
Ты был похож на беспризорного замурзанного щенка, вываленного в грязи, опилках и известке. Но если щенка подберут добрые руки, отмоют, обласкают, – и не узнать в сияющей псинке бывшего бродягу! Да и кто тебе сказал про беспризорность? Вот он, в моей руке ключ твоего существования!
И я взялась за дело. Когда главная грязь была смыта, и ты в общих чертах стал готов к употреблению, я уселась посередине моих квадратов и стала придумывать тебе лицо.
Вот тут ты впервые откликнулся и, пытаясь подсказать, пустил солнечный луч побегать по стенам.
Да, так мы и решили: «Этюд в желтых тонах». Потом ты принялся испытывать меня на прочность скрипом дверей, отваливающейся штукатуркой, массой дефицитных стройматериалов, необходимых для твоего преображения. Ты настойчиво сопротивлялся энергии моих шумных помощников, пытающихся вгрызаться в твои стены то молотком, то дрелью. Ты не то чтобы восставал, твердостью отвечая на силу, ты как будто бы проверял надежность рук моих и рук моих добрых друзей.
А потом, когда все, что можно было повесить, было повешено, а все, что можно было расставить, было расставлено, я еще раз пригляделась к тебе изнутри и обнаружила, что мы, в общем-то, симпатичны друг другу.
Помнишь, как ты принимал моих первых гостей? За отсутствием стола скатерть расстелили прямо на паласе, зелень которого успешно изобразила лужайку, а для интима мы зажгли свечу в самодельном деревянном