Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942. Г. Л. Соболев
загнанного в безвоздушное пространство аномального существования в мире, где смерть караулит каждого, – он становился “на караул” против самой смерти. Он был опорой на краю той “могилы, куда с ужасом заглянул каждый”»[112]. Шестнадцатилетняя школьница Елена Мухина, оставшись после смерти матери в феврале 1942 г. совершенно одна, могла довериться только своему дневнику, общаясь и обращаясь к нему за советом и помощью. «Милый мой бесценный друг, мой дневник. Только ты у меня и есть, мой единственный советчик. Тебе я поведываю все мои горести, заботы, печали. А от тебя прошу лишь одного: сохрани мою печальную историю на своих страницах, а потом, когда это будет нужно, расскажи обо всем моим родственникам, чтобы они все узнали, конечно, если они этого пожелают»[113].
Блокадные дневники надо читать внимательно, день за днем, не упуская и не пропуская ничего, но и ничего не додумывая за автора, и только тогда возникает реальная картина жизни в осажденном городе в ее повседневных проявлениях, приходит понимание того, что пришлось вынести ленинградцам. Минуло уже более двадцати лет с того времени, как я с огромным интересом прочитал только что опубликованный тогда блокадный дневник известного ученого-востоковеда А. Н. Болдырева[114], но и сегодня я не могу без волнения читать эту исповедь. Начав свою «Осадную запись» в декабре 1941 г.,
А. Н. Болдырев день за днем фиксировал не только происходившие события, но и тончайшие психологические наблюдения за переживаниями терзаемого голодом человека, обремененного постоянной заботой о своих родных и близких. Вместе с пронзительно откровенными записями об изнурительной «битве» автора за выживание и тяжких переживаниях, «падениях духа», вызванных унизительными поисками дополнительного куска хлеба и тарелки супа, дневник содержит ценные сведения о самых разных сторонах блокадной жизни. Сам А. Н. Болдырев считал, что «эти записи – самое и единственное творческое» из того, что ему приходилось делать во время блокады[115]. Занося в свой дневник различные «мелочи», он надеялся, что «с кучей мусора будет зацеплено и ценное», верил, что «эта Запись есть дело большое, есть подлинный, правдивый свидетель времен неповторимых и когда-нибудь будут заслушаны ее показания»[116]. Это «когда-нибудь» наступило только спустя 50 лет, и в этом нет ничего удивительного, поскольку дневники в силу многих причин и обстоятельств, а часто и по воле их авторов, становятся достоянием истории и историков по истечении длительного времени.
Конечно, далеко не все, что чувствовали, переживали и видели, и тем более думали блокадники, они решались заносить в свои дневники: это было небезопасно, и потому почти автоматически срабатывала самоцензура. Некоторые события и факты приходилось даже излагать эзоповым языком. Так, свои вызовы в Большой дом, где размещалось Управление НКВД, А. Н. Болдырев зашифровал в своем дневнике как «глупейший рассказ некоего Шевчика “Две поездки в Большой
«…Сохрани мою печальную историю…». Блокадный дневник Лены Мухиной / отв. ред. В. М. Ковальчук; сост. В. М. Ковальчук, А. И. Рупасов, А. Н. Чистиков; вступ. статья С. В. Ярова. СПб., 2011. С. 259.
Там же. С. 343.
Там же.