Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу. Николай Гайдук
убежать из-под пальцев. Затем откуда-то из-за печи появился пыльный трофейный патефон и в тишине зазвучал задушевный голос с хрипотцой:
Синенький, скромный платочек Падал с опущенных плеч.
Ты провожала и обещала
Синий платочек сберечь.
Старый солдат рюмку водки налил, перед портретом жены поставил – скончалась в прошлом году.
И пусть со мной Нет сегодня любимой, родной,
Знаю, с любовью ты к изголовью Прячешь платок голубой.
Он постоял, понуро глядя на портрет. Патефон затих и в пустоте, в прохладе вдруг почудился призрачный зов – покойная жена будто окликнула из поднебесья. Он вздрогнул. Посмотрел на потолок. С минуту помедлил, обозревая сумрачную горницу. На стене между окнами висела карта бывшего Советского Союза. Фронтовик зачем-то снял её, бережно сложил, сунул за пазуху и по деревянной скрипучей лестнице – прямо из сеней – поднялся на чердак.
Лимонным светом вспыхнувшая лампочка, прикреплённая под крепким треугольным сводом, озарила странную картину – весь чердак был напичкан оружием времён Великой Отечественной. Причём оружие тут не пылилось и не ржавело. Бессонными ночами к нему неоднократно прикасались заботливые руки фронтовика. Хорошую смазку и мужицкую ласку получали станковые и ручные пулемёты, карабины, револьверы, винтовка с холодным оскалом штыка. Тут громоздились ящики с патронами, гранатами. На полках и полочках мерцали маслёнки, чехлы и сумки для коробок с лентами.
А кроме того, в дальнем углу чердака сусальным золотом сверкал образ святого князя Дмитрия Донского, стоящего в полный рост, – большая икона. А в другом углу стоял, сурово глядя, иконописный Сергий Радонежский – духовный собиратель русского народа. А в третьем углу громоздились доспехи древнебылинного богатыря: кольчуга, шлем и обоюдоострый меч, изъеденный ржавчиной многих веков.
Фронтовик постоял возле раскрытого чердачного окна, глубоко и жадно подышал весенним воздухом, таящим в себе ароматы зацветающих полей, лугов и печальную, полынную горелинку – из темноты струился дым весенних палов.
«Горит, горит село родное, горит вся Родина моя, – промелькнуло в голове. – Но ничего, броня крепка и танки наши быстры!»
Закрыв глаза и плотно стиснув зубы, он стал проворно, привычно разбирать пулемёт Дегтярёва. Под грубыми пальцами, измозоленными каждодневной работой, зазвякали основные части и механизмы: ствол со ствольной коробкой и прицельным приспособлением; затворная рама с газовым поршнем; рукоятка перезаряжания; затвор и всё остальное, знакомое до железной родинки, до ямочки на пулемётной щеке.
И тут случилось нечто непредвиденное – то, что подломило психику, и без того изрядно подломленную за годы войны.
Реактивный лайнер в глубине предутреннего неба перешёл звуковой барьер – над чердаком раздался громовой раскат, заставивший содрогнуться. Пылинки закружились, слетая сверху, и заполошно запищала птаха, впотайку ночевавшая под застрехой. А в следующий миг под берегом раскололись ружейные выстрелы – охотники шмаляли по уткам.
Старому солдату сначала стало зябко – морозные пупырышки прокатились по спине и по груди. А в следующий миг – будто обварили кипятком.
«Ну, всё! – Он голову в плечи втянул. – И сверху накрыли, и с тылу обходят! Вон там «Фердинанд» притаился!»
Фронтовик забыл, а может и не знал, что в области, где он живёт, придумали необыкновенную забаву под названием «реконструкция военных событий». В этот час в туманах на лугу, на берегу действительно появилась немецкая и советская бронетехника; два-три танка были настоящие, а остальные – хорошо разрисованная фанера. Фронтовик увидел бронетехнику и обомлел. Потемневший взгляд его стал жутковато-бездонным, как бывало перед рукопашной. Он хотел открыть чердачное окно, но шпингалет заело, и тогда он стволом пулемёта саданул по стеклу – осколки с перезвоном раздробалыскались на завалинке.
Пулемётчик выглянул в чердачное окно – заметил краюху кровоточащего солнца, встающего над зубчатой стеной далёкого глухолесья. А в тумане на лугах всё отчётливей проступал угловатый силуэт «Фердинанда», рядом с которым приземлился «Фокке-Вульф». И очень, очень явственно стал ощущаться горький дым от весенних палов, разгулявшихся где-то на том берегу. И вся эта печальная картина в воспалённом мозгу фронтовика неожиданным образом превратилась в картину апокалипсиса – горели деревни и сёла, леса и пашни, и города, захваченные супостатом.
И опять пришла пора всё это защищать.
И тишину весенней предутренней земли распорола бронебойно-зажигательная очередь…
Рокочущая глотка пулемёта неожиданно вселила в душу фронтовика дикое какое-то веселье. Глядя на пустые гильзы, звонкой шелухою отлетевшие в пыль под сапогами, он хрипло хохотнул и снова ожесточённо придушил гашетку. И затрясся вместе с пулемётом, яростно оскаливая крупные прокуренные зубы, сквозь которые стали прорываться обрывки песни:
Строчит пулемётчик За синий платочек,
Что был на плечах