Девушка из Англии. Кэтрин Уэбб
имала. Их папа обычно так и мельтешил перед глазами. Он почти всегда находился в движении, шумел, пел, декламировал, жонглировал яблоками, отбивал чечетку на усеянной сколами коричневой плитке кухонного пола. Но, сделавшись тряпочным, он утихомирился – ходил словно воды в рот набрав, – и двигался, будто забывая, куда идет. Его плечи сутулились, лицо выглядело дряблым; он переставал бриться и мыться и носил один и тот же пуловер всю неделю. Такое случалось с ним не очень часто, и Джоан ненавидела эти дни. Ей казалось, будто наступает конец света.
Папа Джоан, Дэвид, был невысок и худощав. Его ясные голубые глаза прятались за очками в проволочной оправе, от постоянной улыбки на продолговатом лице образовались глубокие складки, а редкие волосы он зачесывал назад, смазывая бриолином[2]. От него пахло табаком, мылом для бритья и ментоловыми пилюлями от кашля. Годфри, его старший брат, был высоким и энергичным. Он приехал в самом огромном автомобиле из всех, какие Джоан когда-либо видела, таком же сером и блестящем, как мокрые пингвины в зоопарке, в темном костюме и шляпе. Войдя в их тесную прихожую, гость возмущенно осмотрелся, а затем улыбнулся детям так, что у них от застенчивости отнялся язык и они убежали прочь.
– Это твоя вина, что тебя не хотят там видеть, и ты это знаешь, – услышала Джоан слова Годфри, обращенные к Дэвиду. Она понимала, что не должна подслушивать, но их дом был таким маленьким, а стены такими тонкими, что было трудно этого избежать. – Боже, если б они только узнали, что я был у вас в гостях… Ты сам виноват, что стал отрезанным ломтем, Дэвид.
– Для чего ты вообще приехал, Годфри? – спросил папа голосом, который уже начал становиться тряпочным.
Как-то раз, некоторое время назад, Джоан подслушала, как ее мать рассказывала миссис Бэнкс из двенадцатого дома, что семья Дэвида богаче самого Креза. Но что это значит, девочка не имела ни малейшего понятия. Родители Джоан не были богатыми – богатые люди жили в замках и разъезжали на автомобилях, как дядя Годфри, а не пользовались автобусом. Так что Джоан было просто немного любопытно, что это значит. Ее отец был директором местного кинотеатра, называвшегося «Рекс», с пропыленными шторами, подвязанными шнурами из красного бархата. Отец регулярно брал туда детей посмотреть фильмы – они смотрели кино, сидя у него на коленях в будке. Потом он рассказывал им чудесные истории о местах, которые они видели, – о разных городах, странах и народах. Джоан считала кинотеатр гораздо большим благом, чем любой автомобиль или замок. Одноклассницы ей завидовали.
– Ты все равно не сможешь пойти к ним, – сказала мама ее отцу после визита Годфри, не отрывая взгляда от картошки, которую чистила. Слова прозвучали отрывисто, и после них последовала напряженная пауза. – Вспомни о твоих легких. И о твоем зрении, – добавила она.
Дэвид сидел за кухонным столом позади нее, протирая очки носовым платком, и молчал.
Мама в ответ на то, что отец становился тряпочным, начинала его усиленно кормить – обеды делались настолько сытными и разнообразными, насколько позволяло содержимое полок, на которых они хранили бакалейные товары, а к чаю подавались праздничные, искусно украшенные торты. Особенно Джоан запомнился один – странный, просевший в середине, обложенный, как броней, засахаренными мандариновыми ломтиками из заветной жестяной коробочки. К сожалению, еда на папу воздействовала мало – разве что живот у него становился как барабан. А когда Джоан и Даниэль просили его почитать сказку на ночь, он печально улыбался и качал головой:
– Попросите маму, мои милые. Ваш отец сегодня вечером немного спекся.
Но в том-то и дело, что его сказки обычно были гораздо лучше маминых. У отца они оживали – у него были сотни голосов, лиц и жестов. Он мог быть старой-престарой каргой, или зловредным вором, или крошечной феей. Джоан думала, что, может, всему виной война. Незадолго до того, как Годфри пришел к ним с визитом, была объявлена война с Германией. Джоан знала, что такое война, только теоретически, но понятия не имела, на что она похожа и что с ней связано. Несколько дней она немного беспокоилась, потому что ее учительница, мисс Кигли, залилась слезами, когда однажды утром взяла классный журнал. Но вскоре оказалось, что война не очень отличается от обычной жизни.
– Все будет хорошо, папочка, – сказала она отцу, имея в виду войну, но его улыбка тут же погасла, и он ничего не ответил, а Джоан очень смутилась.
На шестой день она догадалась, что нужно сделать. Сказки из «Тысячи и одной ночи». Это был ее талисман, ее секретное оружие, потому что папа любил их больше всего, и она тоже. Она держала эту книгу в руках, когда пошла просить почитать, решительно настроившись не принимать отказа. Прежде всего Джоан взобралась к нему на колени, стараясь привлечь внимание. Когда он опустил взгляд, ей показалось, что отец смотрит откуда-то издалека. Девочка с силой сунула книгу ему в руки, вся напрягшись от важности момента. Даниэль стоял рядом, завернувшись в одеяло, зажатое под мышками, и сосал большой палец.
– Пожалуйста, почитай нам, мы так тебя просим! Ладно? – Она пристально смотрела в лицо отца, разглядывая щетину на его щеках и синяки под глазами. – Пожалуйста! – произнесла она снова.
Дэвид